Искушение

«И что теперь? — уныло подумала она. — А впереди еще неделя ничегонеделанья. Разве пойти вечером пострелять билетик на какой-нибудь модный спектакль? Ведь я больше года не была в театре».

На автобусной остановке Надя села в первый попавшийся не слишком забитый автобус и поехала к центру. Смеркалось, начинался час пик. Повсюду вдруг появилось множество усталых, спешащих, озабоченных людей. Она не обращала внимания на замелькавшую перед глазами пестроту, поднявшаяся суета не задергала ее, а, наоборот, погрузила в спокойное полудремотное состояние, которое знакомо каждому горожанину. Она закрыла глаза, уютно покачивалась на сиденье, в такт толчкам автобуса, отмечала остановки: раз — «Транспортное агентство», два — «Магазин обуви», три — …Кто-то слишком уж нахально надавил на ее плечо. Надя недовольно открыла глаза, готовясь достойно встретить нападение, и… увидела перед собой Федора Анатольевича. Она узнала его сразу и в то же время не совсем поняла: он ли это.

— С работы еду, — как бы извинился перед ней Федор Анатольевич, и голос его прозвучал из гущи окружающих людей, как из леса.

— А я только сегодня о вас вспоминала, — Надя радостно, открыто ему улыбалась. — Как Алеша поживает?

— Шалит, — лаконично бросил Пугачев и, казалось, переместился к ней ближе, хотя переместиться ему, сдавленному спинами, плечами, животами, было невозможно.

Тогда она сама стала подниматься, и это было неловко. Потом вышло, что и двусмысленно. Живая стена прижала ее грудь прямо к Пугачеву, хотя он и пытался отодвинуться. Лицо его почти сошлось с ее лицом — ужасно глупо. Она отвернулась чуть в сторону, сзади ее теперь больно подпирала спинка сиденья. Все же она мужественно продолжала светский разговор:

— Шалит? Ах он разбойник маленький, — тело ее все плотнее вдавливалось в Пугачева. Он был бледен и трезв. — Ах, озорник!

— Не терпится, что ли? — прошипела сбоку толстая женщина. — Если выходите — выходите!

— Выйдем! — жарко дохнул Пугачев. — Прошу вас!

Он развернулся и стал пробираться к задней двери. Надя вцепилась в его рукав. Описывать, что значит выйти из середины автобуса в час пик на оживленной трассе, занятие трудное, проще описать заново любой из подвигов Геракла. Московские жители — не все, конечно, но многие — проделывают такой подвиг ежедневно… На ближайшей остановке они не сумели сойти, а на следующей сумели, целые и умиротворенные, но изрядно помятые. У Пугачева оборвали карман пальто.

— Уф! — сказала Надя. — Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые.

— Да уж, — согласился Федор Анатольевич, оглядываясь. Они стояли напротив первой городской больницы.

— Вы почему свою остановку-то проехали? — сообразила Надя.

Глаза Пугачева в свете фонарей хищно блеснули.

— Отойдем? Пройдем пешком немного. Это полезно.

Пошли рядом. Неловкость ощущалась все сильнее. Кто они друг другу, чтобы затевать такую прогулку.

— Сейчас у детей очень трудная программа, — заговорила Надя, держась за раз найденную тему, как за соломинку. — Так их жалко бывает, малышей. Забивают бедные головки чем попало.

Пугачев молча кивал. Она заметила, что на нем старое пальто, демисезонное, чешское — такие продавались в Москве лет шесть назад по семьдесят рублей, — кроличья шапка, тоже старая, потерявшая форму, с залысинами на сгибах. За своей одеждой он, видно, не очень-то следил. Это и понятно. Наденька смешливо увидела со стороны их, идущих: его — в стареньком, повседневном пальтишке, средних лет мужчину с поникшими плечами, и себя — юную чаровницу в модной изящной шубке. Правда, синтетической. Что, в самом деле, у нее все козыри на руках. Чего робеть?

Федор Анатольевич, глядя прямо перед собой, пробубнил тусклым голосом:

— Надя, я очень рад, что вас встретил. Я должен извиниться перед вами за тот… случай. Я вел себя как хам.

— Да что вы, Федор Анатольевич! Какие пус…

— Подождите! Я должен извиниться и ждать, пока вы меня простите, хотя хамство как раз прощать не следует. С того дня, Надя, я много думал о вас и пришел к выводу, что вы замечательная девушка. А я дерьмо. Вот такой расклад. Жить с этим мне тяжелее, чем прежде… Вы прощаете меня?

— Нет, — сказала Надя.

— Спасибо. А почему?

— Я вас прощу, если вы угостите меня кофе вон в той забегаловке. Или лучше я вас угощу.

— Кофе?

— Что особенного? Посмотрите, какая холодина. Девушка вся окостенела и может подцепить пневмонию. Как вам не стыдно, Федор Анатольевич?! У вас-то вон какое теплое пальтецо.

Забегаловка была вполне приличным питейным заведением, где стояли и сидели на подоконниках мужчины, а вино и пиво отпускала пожилая женщина с подбитым глазом. Один глаз у нее был подбит, зато второй сверкал сумасшедшим запалом. Здесь подавали и чай из пузатого чайника за отдельным длинным столом. О стол многие посетители с грохотом колотили воблами. Грязь, дым, пьяный гул.

— Хорошо-то как! — восхитилась Надя Кораблева. — Тихо, торжественно! Как в церкви!

— Пойдем отсюда, — буркнул Пугачев. — Пойдем в другое место. Тут рядом.

Наденька заартачилась:

— Хочу тут быть. Хочу быть алкоголичкой, как вы. Вы же алкоголик, Федор Анатольевич?