Искушение

…Немного успокоившись, Надя накинула халатик и побрела к мамочке на кухню.

— Выспалась, маленькая? — обрадовалась Анастасия Ивановна. — Сейчас кофейку попьем. Греночки у меня какие, пальчики откусишь!

— Мамочка, ты сама похожа на сладкую сдобную булку, — вскрикнула Надя, целуя мать, тиская, прижимая к себе. — Сейчас я от тебя откушу кусочек.

— Ой, больно, больно! Фу, какая здоровенная кобыла выходилась! — вырывалась из объятий Анастасия Ивановна. — Ой, кофе опрокинешь!

Надя, устало дыша, села за стол, рассеянно глянула за окно. Там катились машины, махал палочкой знакомый милиционер, спешили по своим делам люди, дремала длинная очередь разукрашенных такси у дверей загса. Много лет видела она из окна и очередь, и постового, и вывески магазинов, и верхушки деревьев, но никогда ей не наскучивало это зрелище. Что-то было завораживающее, волшебное в этой удивительной неподвижности движения, в законсервированной на одном пятачке городской сутолоке. «Как много есть такого, — подумала Надя, — что можно только чувствовать, но никак нельзя объяснить словами. Как беден наш мозг перед зрительными впечатлениями. — И подвела итог: — Как ты глупа, девочка Надя!»

— Мама, — сказала она. — Как ты думаешь, бывают ли алкоголики порядочными людьми? Ну, я хочу сказать, достойными уважения?

— Нет, никогда! — в ответ Анастасия Ивановна вложила непоколебимую ненависть истинно русской женщины к пьяницам, ненависть, кстати заметить, чисто внешнюю, под которой нередко прячется искреннее сочувствие и даже понимание. Никто так не ненавидит пьяниц и не спасает их, как русская обыкновенная баба, делая и то и другое с жалкой тупой обреченностью. — Почему ты об этом спросила, Надюсик?

— Не называй меня Надюсиком, мама. Я знаю одного мужчину, пьяницу, неряху, вообще личность возмутительную. Он живет один с маленьким сыном. Наверное, жену уморил, свел в могилу или убил и спрятал под половицей. Ну, совсем прямо дегенерат, шизик, пробы некуда ставить… А мальчик у него хороший, чистый и отца любит. Они оба погибают у всех на глазах, никому нет до них дела… Мне их почему-то немного жалко, мама! Так уж жалко, слов нет.

— Откуда ты его знаешь? — забеспокоилась Анастасия Ивановна. — Он разве в нашем доме проживает?

Надя не обратила внимания на вопрос.

— Интересно все-таки, куда он дел жену. Была же у него жена. Мама, ведь вряд ли нормальная женщина уйдет и оставит сына мужу-алкоголику. Ведь верно?.. Значит, она умерла? Может, он поэтому и запил. Любил, наверное, несчастный человек, а она умерла. Но даже если так, то это не оправдание, а всего лишь объяснение. Он губит другого человека около себя, в котором осталась его любимая жить. Какое свинство! Знаешь, мамочка, такой худенький мальчик, чистый, с ясными глазенками, бельчонок.

— Да кто они? Кто?

Анастасия Ивановна поставила на стол гренки, кофейник, глиняный кувшинчик с топленым молоком. Восхитительный аромат окутал кухню.

— Какая разница — кто? Человек. Погибающий человек и не очень слишком старый. Обрюзгший от вина, злой, несправедливый, вздорный. Все плохое наружу, и ничего хорошего не видно. Но раз его любила хоть одна женщина, значит, что-то в нем было.

— Или ты скажешь, кто он, или нет!

— Не волнуйся, мамуля. Мне он никто и никем быть не может.

— Дай-то бог.

— Но я иногда думаю о нем, потому что, наверное, первый раз увидела близко такую мерзость.

— Пей, доченька, кофе. Пей, а то остынет.

Надя прихлебывала кофе, хрустела гренками. Лицо унылое, нахмуренное.

— Тебе надо отдохнуть, маленькая. Выспаться как следует. Давай после обеда на лыжах пойдем? А?.. Помнишь, как мы втроем раньше ходили на Ленинские горы? Помнишь, как весело было, хорошо?

— Помню, мама. Папку теперь на лыжи не затянешь. Вечно у него дела. Вот уж кому надо отдохнуть, так ему. Совсем себя измордовал.

Анастасия Ивановна согласно закивала. Да, конечно, Паша выматывается, как мальчик. А ему, слава богу, за сорок. У него больная печень и радикулит. Но он сильный, крутой человек и идет по большой дороге. Ему, видно, иначе и нельзя. На той дороге, уж кто чуток остановится для передышки, того сразу и отпихнут. Муж, Павел Павлович, был в молодости шутником, затейником, без забавы, без игры вечера не проводил — куда теперь все подевалось. Покряхтывает только по ночам. А то встанет посреди ночи, запихнет в зубы сигарету и дымит на кухне. «Чего не спишь, Пашенька? О чем сожалеешь?» Усмехнется в сторону: «Сожалею, Настенька, что жизнь короткая. Ничего почти успеть невозможно. Ничего».