Искушение

Минуло с полгода. Надя Кораблева отсдавала зимнюю сессию и стала заправской студенткой. Она научилась многому, хотя и не всему. Первое опьянение взрослой самостоятельной жизнью исчезло, и она с долей уныния обнаружила, что теперешние ее дни мало чем отличаются от школьных. Студенческая пресловутая свобода оказалась относительной. По-прежнему приходилось с утра до обеда высиживать за «партой», а потом выполнять бесчисленные задания, составлять конспекты, выстаивать очереди в библиотеке, готовиться к ответам на семинарах. При ее добросовестности она еле-еле выкраивала по вечерам часок-другой, чтобы сходить в кино или побродить по улицам с подругами. Иногда у нее бывало ощущение, что она заново поступила в первый класс, только новые друзья были постарше, поумнее и, пожалуй, покрикливей. А так — что же. Русский язык, английский язык, история — все с азов, с чистой страницы, с первых, самых простейших правил. Нагрузки, впрочем, быстро увеличивались. Некоторые ребята, обманутые внешней легкостью начала занятий, с огромным трудом ухитрились на троечки отсдавать сессионные зачеты и экзамены. Два человека из группы — Вадим Сигалев, кудрявый, веселый красавец, приходивший на вступительные экзамены в форме ефрейтора-артиллериста, и Симочка Пустовойтова, томная блондинка, — схлопотали по три «хвоста» и очутились на грани отчисления из университета. Симочка бродила по коридору зареванная и жаловалась всем, что она не ожидала встретить в университете скопище пройдох, негодяев и завистников. Сигалев насвистывал и лукаво подмигивал факультетским примадоннам. Случай с этими несчастными лодырями неожиданно объединил дотоле разобщенную группу. Этим двоим все сочувствовали и старались помочь. Наденька вызвалась взять шефство над Симой Пустовойтовой, но та отклонила предложение, заявив, что она не верит ни одному слову Кораблевой, которая хочет, скорее всего, ее погубить, завидуя ее внешности и манерам. «Пусть я глупая, — сказала Сима, — но не настолько, чтобы связываться с выскочкой Кораблевой Надькой… Вот если бы Витя захотел мне помочь!..»

На первом курсе после сессии отчислили шесть человек. Это было ужасно и несправедливо. Липкий страх опутал факультет. Стал популярен афоризм неизвестного прогульщика: «Главное в учении — выжить!» Вхожий в деканат староста их группы Венька Марченко гибельно пророчествовал: «Вот увидите, к пятому курсу нас останется ровно половина. Разгонят, как зайцев!» Надя ему сказала: «Зачем ты пугаешь бедных девушек, у которых от страха может оборваться сердце? Тебя начальство назначило старостой, чтобы ты вселял оптимизм, а не сеял ужас».

Рядом с Надей точно привязанный пасся Виктор Муравьев, отношения с которым складывались у нее, как у героев режиссера Бергмана. Неприкаянный Муравьев возникал перед ней подобно привидению в самых неожиданных местах, но в то же время научился делать вид, что ему глубоко наплевать на Кораблеву. Однажды он резко покритиковал ее на комсомольском собрании, причем никто не понял, за что. Он произнес такую фразу: «Некоторые субтильные наши студентки, вроде Надьки Кораблевой, своими вымученными пятерками мешают остальным видеть перспективу». Никто не понял, что это значит, одна только Сима Пустовойтова радостно прокудахтала с места: «Верно! Она такая! Эгоистка и выскочка». Тогда еще Сима не висела над пропастью, это было до сессии.

Надя не унизилась до объяснений с Муравьевым, хотя ей было что сказать. Про себя она подумала: ты мстишь мне за то, что я к тебе равнодушна. Разве это благородно, Витя?

Виктор, однако, ей нравился. Ей особенно нравилось, как он выступает на семинарах. Даже если преподаватель заставал его врасплох, отрывая от чтения зарубежного детектива на английском языке, ответы его были остроумны и иногда очаровательно сумасбродны.

Наде нравилось, как Муравьев выдерживает дистанцию. В группе он ни с кем не сошелся близко, зато со всеми был одинаково и ровно приветлив: ни с кем не сюсюкался, но и ни перед кем не заносился. Надя сердцем понимала, что он почему-то по-настоящему одинок, без позы, без манерничания одинок, и она готова была предложить ему свою дружбу. К сожалению, это было невозможно. Виктор Муравьев не искал ее дружбы, он требовал от нее любви, о чем недвусмысленно высказался с самого начала, сверкая и грозя узкой, жесткой улыбкой. Что-то в нем — холодном, аккуратном, вежливом — было но от нынешнего суматошного времени, какие-то черты, угадываемые в нем Надей, напоминали ей литературных героев прошлого века, может быть, Базарова или Болконского. На общих лекциях в большой аудитории она против воли выискивала его глазами и, только найдя, сосредоточивалась на самой лекции, потом уж могла все полтора часа о нем и не вспоминать. Ей было приятно, что он учится в их группе, и, если бы он ушел, что-то ушло бы из ее души.