Искушение

— Вы еще слишком молоды, сержант. И слишком, я вижу, доверчивы. Человеку вашей профессии нужно бы побольше разбираться в людях. Нет злого умысла? Нету? Эх вы, защитники наши! За этим тихоней я слежу давно, сержант. И он об этом знает, опасается. Не далее как сегодня у нас был утром конфликт. Он выносил из своей квартиры сотни две бутылок — заметал, как говорится, следы ночных оргий, — а я случайно оказался свидетелем. И вот вам пожалуйста — месть. Теперь-то хоть улавливаете суть дела, сержант? Сегодня он мне воду сверху спустил, а завтра — пулю в спину? А-а?

— Вам бы полечиться надо, — безнадежно пожал плечами Пугачев. — У вас психика не в порядке… Хорошо, составляйте свои акты, пишите кляузы — я готов отвечать. С тем разрешите откланяться. До свидания, товарищ милиционер.

— До свидания.

Сержант ему сочувствовал. Он как бы говорил Пугачеву: все понимаю, браток, и рад бы отправиться к себе в отделение, да придется малость задержаться. Сам видишь, что придется.

Дома Федор Анатольевич прямиком протопал к холодильнику и, не таясь, откупорил бутылку пива. Надя успела прибрать квартиру. Линолеум в коридоре сиял.

— Нет худа без добра, — сказала она Пугачеву. — Хоть полы вам помыла.

— Спасибо! Хотите пива?

— Хочу, — сказала Наденька. — Очень хочу.

Алеша не показался, затих в комнате, и они сидели вдвоем, пили пиво, не зная, как половчее, без обид расстаться.

— Ну и соседик у вас, — посетовала Надя. — Реликтовый тип.

— Ремонт у него был недавно. Переживает. Сказал сержанту, что опасается с моей стороны пули в спину.

— Пули?

— Да, пули. Представьте себе!

Вдруг они одновременно осознали комичность ситуации. Надя нерешительно улыбнулась, и он ответил ей растерянной улыбкой. Надя начала хохотать, бурно, свободно, изгибаясь грудью над столом, не умея, как всегда, быстро остановиться. Ее глаза наполнились влагой, зубы засверкали. Секунду Федор Анатольевич разглядывал ее в изумлении, крепился, уже чувствуя, как и его ломает, выворачивает ответный спазм смеха. Он давно не смеялся громко, отвык, какой-то хрип защекотал грудь, вырвался болезненным кашлем.

Алеша выбежал, услышав дикие звуки, сообразил, что происходит, и поддержал отца звонким счастливым колокольчиком.

— Тебе-то меньше всех бы надо веселиться, — через силу выдавил Федор Анатольевич. — Из-за тебя теперь этому утопленнику — ха-ха-ха! — рубликов триста придется отвалить. А где их взять?

— Нет, Федор Анатольевич, меньше. Капитальный ремонт столько стоит.

— А он и заставит капитально ремонтировать. Еще как заставит.

Тут все трое осознали, что смеяться действительно нечему.

— Ничего, — сказал Пугачев, улыбаясь сыну. — Как-нибудь перебьемся. Не в деньгах счастье… Давайте обедать. Вон — мясо остыло и суп остыл.

— Я пойду, — твердо отклонила предложение Надя Кораблева. — Спасибо, но я пойду. Мне давно пора.

— А мы вас не отпустим. Верно, Лексей?

Алеша готовно загородил дверь, распростер руки, взъерошенный птенец.

— После такой работы обязательно надо плотно пообедать, — Федор Анатольевич кивнул на вымытый пол.

Веселость его голоса стала напряженной, и Надя это странно ощутила, как будто по кухне протянуло сквознячком. В глазах чужого взрослого человека она различила боль, совершенно не соответствующую обычному приглашению к обеду. И еще женским мгновенным чутьем она поняла, что ей, видимо, опасно и незачем здесь оставаться, потому что тут идет совсем другая жизнь, незнакомая ей совершенно, чуждая, кипят тут страсти — ое-ей!

Бледный мальчик с зеленой полосой через щеку неестественно бодро загораживал дверь; больной, полупьяный мужчина, его отец, неуклюже горбился на табурете. Все это ей не нужно, далеко — какая-то ловушка для Золушки. Она именно так ощутила, что ее заманивают в ловушку. А зачем заманивают — да просто так. Попалась птичка — стой, не уйдешь из сети. Где-то она слышала такой стишок.

— Хорошо, — сказала она. — Обедать так обедать.

Пообедать не успели, только суп разлили, как раздался звонок и пожаловал Пименов. В руке — школьная тетрадка за две копейки. Лицо просветленное и скорбное.

— Набросал я тут предварительно, — он заглянул в тетрадку. — Выходит, вам платить придется сто двенадцать рублей.

— Садитесь, — пригласил Федор Анатольевич. — Прошу вас!

Пименов зорко оглядел обеденный стол, долго и укоризненно не отрывал взгляда от пивных бутылок.

— Вас, гражданочка, я не имею чести знать, но, думаю, вы не откажетесь свидетельствовать. Есть, я надеюсь, моральные критерии, которые для всех людей безусловны.

— Не буду я ни в чем свидетельствовать, — надула губки Надя. — Я вас боюсь, дяденька.

— Ага, — кивнул пенсионер. — Так я, в общем-то, и предполагал. Конечно, у вас круговая порука. Но платить-то вы не отказываетесь?

— Нет, нет, — поспешил Пугачев. — Сколько, высказали? Сто двенадцать рублей?

Надя вмешалась:

— А за что, собственно, такие деньги? Это ведь надо доказать. Откуда сто двенадцать? Несусветная какая-то цифра.

Алеша в одиночестве продолжал хлебать суп, счел за благо сделать вид, что разговор его не касается. Пименов опять сверился с тетрадкой.