Искушение

«Во дворе того самого дома, который я проверял – был Миша. На фото в киевской квартире Светы – был тот же самый ребенок, и я в этом абсолютно уверен. На фото мальчику было лет шесть, а снял его фотограф, со слов Светланы, за неделю до лесного события, усадившего Мишу в инвалидную коляску. Все сходится: и внешний вид, и описанные матерью обстоятельства, при которых мальчик мог оказаться в лесу. И возраст… Стоп! Какой возраст? Мише – одиннадцать, а я был в лесу несколько дней назад… Дней, лет, часов…. Нет, я – здоров, абсолютно здоров. Но ведь и ни один псих не признается, что он болен. Надо с Шуриком еще раз переговорить – может, посоветует чего? Да нет, он уже советовал. Стало быть, и ему ничего говорить не нужно – а то еще сам командиру доложит, из лучших побуждений. Пусть это станет моей собственной тайной. Да это же бред. Спокойно. Если я осознаю, что брежу, значит – я здоров. А может, я сплю?»

       Ковалев остановился. Рота, громыхая сапогами, побежала дальше. Такого на зарядках не было никогда. Отмечались, хоть и достаточно редко, случаи, когда обессилевший боец падал, еще реже новобранцу допускалось справить нужду. Но чтобы курсант просто остановился и пропустил всех вперед – такого, совершенно однозначно, не было ни разу. Сильный удар по печени выбил Вадима из транса и заставил замереть. Теплым широким лезвием боль отразилась в левом боку и поползла обратно. Первым, что осознал Вадим, стала абсолютная уверенность в реальности происходящего. Он не спал – это точно.

       Рома Савенко был евреем. Невысокий такой, плотный парнишка с кучерявой головой и маленькими черными глазками. Ничего особенного, а тем более скверного в самой принадлежности к этой уважаемой национальности – конечно же, не было. Просто прохождение настоящей срочной службы – занятие, никоим образом для еврея не подходящее. Как правило, в этом нежном возрасте они либо вгрызаются в гранит науки, либо страдают от тяжкого, неизлечимого недуга. А Рома почему-то явил себя вооруженным силам совершенно здоровым и избегающим студенческих лишений. Теперь же, будучи «полторашником», имел полное право воспитывать молодых, и правом этим пользовался, как говорится, вовсю. Природа не наделила его силой и ловкостью, а собственный курс молодого бойца даровал злость и обиду за унижения. Но уже совсем странным было то, что Рома служил в учебном центре второй год, и не являлся ни писарем в штабе, ни «каличем» в госпитале. Прозвище у Савенко было простое и короткое: Изя.

       В солнечный июльский день, когда курсанты покидали учебку и разъезжались по боевым частям, практически все годки, да и офицеры роты, явились пожать руку каждому из убывающих матросов. Добрые напутственные слова и искренние пожелания были сказаны всем без исключения ребятам. Всем – но не всеми: Ковалев ждал появления в роте того, кто упорно туда не приходил. Именно Изя не стал прощаться с ребятами, а ушел на склад, располагавшийся на чердаке корпуса. Перед самым последним построением Вадим пробрался туда и, сломав задвинутую с внутренней стороны щеколду, вошел в забитое военным хламом помещение. Куривший у шкафа Изя с тревогой посмотрел на курсанта и, отступив, упал. Несколько десятков рундуков, наполненных портянками, свалились Роме на голову, вызвав улыбку курсанта и негодование старослужащего. Вадим помог ему подняться и спросил:

– Ну что, сука, даже попрощаться не придешь?

– Иди, давай, Ковалев. Не мешай мне тут.

– Сейчас пойду, вопрос только один решу.

– Чего?

– Вопрос, говорю, решить надо.

– Я сказал: иди отсюда! Оглох, что ли?

       Вадим не ответил. Резким толчком кулака в горло он заставил Изю повалиться на мешки с портянками и захрипеть. Приподняв задыхающегося Рому с мешков, Вадим коротким и сильным ударом лба в переносицу почти завершил свое «прощание». Немного подумав, он прислонил обмякшее тело Ромы Савенко к шкафу и, выругавшись, двумя мощными апперкотами напомнил ему о недавнем событии на утренней зарядке:

– Как ощущения, ублюдок? Что – занемог, поди? Сейчас, пожалуй, вытащу тебя на крышу и вниз…

– Нет, не надо…, – чувствовалось, что Изя произнес это членораздельно из последних сил, дальнейшие звуки были просто стоном. – Я э-э… уэ… ндэ…

– Ладно, живи. Скажи спасибо.

– А-ы-а…

 Выйдя с чердака, Вадим быстро сбежал по лестнице запасного выхода и поднялся в помещение роты уже через главный вход. В роте обнаруживалась нарастающая суета, связанная с отъездом курсантов. Кратковременного отсутствия Ковалева никто не заметил. Да и что говорить, если даже оружейная комната была не заперта, а в кабинете командира роты отдыхал в кресле дневальный? Недолго думая, Вадим посетил оружейку, а затем и кабинет.

       Скорчившегося на полу чердака и тихонько постанывающего, Изю с измазанным потемневшей кровью лицом, обнаружили уже вечером, после отъезда бойцов. Справедливости ради необходимо отметить: за месяц, который Роману Савенко пришлось пролежать в госпитале, а также и до самой демобилизации, он не упомянул имени Вадима, ни разу.