Искушение архангела Гройса

– Воскрес, что ли? – удивилась Неда. – Не знаю. Похоже на какую-то ерунду. Воскресают души, а не тела. Вообще процесс перерождения рассчитан на тысячи лет.

– Недочка, но ведь существует прогресс, акселерация, убыстрение темпа жизни. По-моему, возможно все. Ведь Господь всемогущ, да?

Я догадывался, что она не разделяет моего пафоса, думает, что я шучу.

– Знаешь, если у человека полностью разваливается судьба, так, что вообще хуже некуда, в нем включаются высшие структуры, оживают, начинают действовать. Это лучший момент для улучшения кармы. Ты открыт, разорен, разрушен. Если при этом ты не теряешь веры в Бога, у тебя есть шанс перейти на следующий духовный уровень. Если ты в Бога не веришь, но согласен, что высшая справедливость и гармония в мире существуют, у тебя есть такой же замечательный шанс. Но если ты опускаешь руки, отрекаешься от веры и гармонии, это может очень плохо отразиться на душах твоих потомков. Йоги могут вспомнить свои предыдущие жизни. Я почему-то не хочу и даже не стараюсь попробовать…

– Тебе стало лучше? – спросила она, вздохнув. – Я могу тебе говорить только о том, что знаю. Про вурдалаков и зомби я не знаю ничего, – добавила она с нажимом. – Все наши болезни – от неправильного мировоззрения. Надо вернуться к логике духа. Это проще, чем ты думаешь. Сначала смиряешь гордыню, потом открываешься небесному. Открытость небесному возвращает тебе мудрость поколений, продолжением которых ты и являешься.

Неда говорила легко, ненавязчиво, будто шутила. Колдовала над моей головой, что-то нашептывала. Воропаевы-мужчины застали нас за этим занятием, когда шумно ввалились в дом, видимо, вернувшись с охоты. Я не был уверен, но казалось, слышал стук карабинов, поставленных на пол в прихожей, кожаный скрип амуниции и стаскиваемых сапог. Трофеи, как я понимал, мужчины оставляли в гараже, там же их разделывали, снимали шкуры, швыряли собакам легкие и потроха. Костя вошел в комнату, расплылся в улыбке. Очевидно, у него сегодня было хорошее настроение.

– Ти мои сябры вярнулись из Пущи… Ну как… Знакома вам таперь ее вяковая печаль? Отведана ли на вкус родниковая правда? Есть ли что передать в утешенье живущим?

Воропаева пару лет назад приглашали возглавить Браславский нацпарк, предлагали какое-то место и в Беловежской Пуще. Он отказался: то ли по инертности, то ли из-за любви к Нарочи. И Неда не хотела расставаться со своим дендросадом. Думаю, им не хотелось переезжать, слишком большая морока… И потом, новое место, все сначала, а здесь все родное и знакомое…

– Он один ездил, – кивнула Илана. – Хоть бы сувенир привез…

– А, какие там сувениры! – рассмеялся Воропаев. – Ти возили ли тебя до великаго дуба, которого надо обнимать?

– Возили.

– Показывали трехствольный тополь?

– Угу.

– А поляну, где немцы лес складывали, и теперь там ничего не растеть?

– Показывали.

Воропаев скроил свою самую драматическую физиономию и вопросил с наибольшим пафосом:

– Ти видали ли вы цара в музее? А? Видали?

– Видели. Как живой…

– Ха-ха-ха! Вы усе видали. Абсолютно усе!!!

Наш короткий диалог почему-то развеселил всех присутствующих, включая вставшего за спиной отца Сашку.

– Вы видали абсолютно усе! Ха-ха-ха!

Сквозь наш дурковатый хохот мы не сразу услышали стук в дверь. Сашка вышел открыть и вскоре предстал пред нами с изрядно помятым, испуганным Панасевичем, сторожем из лесхоза. Он прятал за спиной правую руку, как-то странно приплясывал на месте и кланялся.

– Проходи, дядя Коля. Что случилось?

Пансаевич не отвечал, выбирая себе наиболее достойного собеседника. Обратился к Рогнеде, когда Костя вышел из комнаты:

– Ой, Неда, что сробилось, что сробилось… Конь. Заебал меня конь этот. Заебал…

– Что, дядя Коля? – Неда подняла бровь. – Что с вами?

– Укусил, – начал он снова, боязливо посматривая на нас с Иланой. – За руку укусил. Не разгибается.

– Может, до больницы? – спросил я участливо. – Мы скоро поедем, подвезем…

– Ни… ни, что вы… Мне и так хорошо. Это конь сдурнел… кинулся на меня… укусил… Заебал…

Мы вышли с Иланой в прихожую: пора было ехать в Нарочь. На тесном пятачке не разошлись с дядей Колей, он неловко повернулся, и я увидел, что он прячет за спиной бутылку водки. То ли опохмелиться ему было надо, то ли выпить. Расчет в принципе верный: Неда бабе Ане про него не скажет. Я не стал делиться открытием, попрощался с родней, вышел на улицу. Мы заговорили о давней жизни на хуторе, о Панасевичах, о дяде Коле. В молодости он сидел за изнасилование, и Илану не отпускали далеко в лес, боясь, что маньяк не сможет сдержать страстей и надругается над ребенком.

– Какое там изнасилование? – улыбнулась жена. – Он был красивый, высокий парень. Наверное, забрюхатил кого-то, а жениться отказался. Вот они в суд и подали.

Мы ехали привычной дорогой вдоль озера, я рассказывал о проблемах с горючкой в Браславе.