Искушение чародея(сборник)

   А между тем в Великом Гусляре, как и во всех прочих городах необъятной страны, начался новый учебный год, и опять потянулись обычные школьные будни. Незаметно прошли первые две недели. Вызывали пока мало, и Лапкин получил лишь одну оценку: два по физике.

   Впрочем, выше троек оценок он и не знал.

   Бестолково промелькнул лучший день школьной недели – суббота. Вернее, та его часть, когда занятия уже позади и можно наслаждаться блаженным ничегонеделаньем и сознанием того, что впереди еще целые сутки свободы. Хотя и омраченные неотвратимостью подло надвигающегося понедельника. Однако субботним вечером о понедельнике еще не думается, зато свобода звучит в душе подобно прекрасной мелодии. Отдавшись ей во власть, Лапкин долго шлялся вместе с Удаловым и Рыжиковым по знакомым с детства улицам, строил всякие планы, дышал ароматами бабьего лета.

   Разошлись поздно, когда в большинстве окон стал гаснуть свет, но кто думает о времени в такой вечер? Разумеется, первым опомнился Максим. Он побаивался, что влетит не от отца, так от матери, и потому заторопился домой. У остальных родители были менее суровы, но все равно надо когда-то возвращаться.

   Сон не торопясь смежил веки Эдика, и потянулись нелогичные, но сладкие видения. Снился Василий Иннокентьевич. Растроганной, торжественной и приятной была его речь: «Молодец, Эдик! Наконец-то я услышал от тебя отличный ответ. Не сомневаюсь, что и дальше ты всегда будешь отвечать точно так же».

   Рука учителя потянулась к журналу, и Лапкин знал: сейчас она выведет напротив его фамилии жирную, упитанную пятерку. Но в последний миг рука застыла, а сам учитель медленно повернулся в сторону двери. Оттуда прямо на него летела огромная ленивая муха и басовито, в полном соотношении со своими размерами, гудела.

   Василий Иннокентьевич с силой запустил в нее ручкой, однако не попал и в панике замахал руками. А муха резко дернула его за волосы, долбанула невесть откуда взявшимся клювом и взмыла вверх.

   Учитель схватился за голову и мешком рухнул на пол. «Это нечестно, сначала пятерку поставьте!» – захотел крикнуть Эдик, только слова застряли в горле. Муха плавно развернулась и ринулась в новую атаку. На этот раз на Лапкина. Ее гигантские фасетчатые глаза уставились на девятиклассника и в них словно промелькнуло: «Стой! Сопротивление бесполезно! У тебя каменные руки. Ты их не поднимешь!»

   Эдик скосил глаза на свои руки. Они действительно были каменными, хорошо хоть, не кирпичными, и поднять их мог разве что башенный кран.

   «Нет!» – крик ужаса исторгся из груди, но он не смог остановить летающего хищника. Зловеще жужжа, муха взвилась на дыбы и раскрыла свой страшный клюв…

   Солнце только что взошло над крышами. Его лучи врывались в комнату, отражались от мебели и стен, кричали о наступлении нового дня и необходимости вставать. Но вставать не хотелось, хотелось вернуться в сон, и лишь воспоминания о так и оставшейся в нем хищной мухе мешали это сделать.

   Но там ли?! Отчетливый гул продолжал преследовать Лапкина и здесь. Гул шел откуда-то сзади. Холодея от возвращающегося страха, Эдик осторожно повернулся, насколько сумел, в кровати, вывернул голову под немыслимым углом, а в довершение скосил слипающиеся глаза. Гигантской мухи не было, однако гул не умолкал. Глаза Лапкина раскрылись шире, и наконец-то парнишка увидел виновницу кошмара. Ленивая, как все ее осенние собратья, она медленно и бесцельно летала по комнате и ни на секунду не переставала жужжать. Муха в самом деле была довольно крупная, однако ничем не отличалась от обычной раскормленной мухи.

   Эдик продолжал лежать, каждой клеточкой тела ощущая нарастающую злость против разбудившей его твари. Наконец, злость выросла настолько, что превзошла обычную утреннюю лень. И тогда Лапкин вскочил. Муха словно ждала этого и ловко увернулась от машущих рук. Гул стал громче, и желание убить виновницу возросло в той же пропорции. Только от желания до осуществления путь не близок, и Лапкин это знал.

   «Ты только сядь. Сядь, дорогая, ну, сядь! Посиди, ведь ты устала. Хоть немного», – повторял Лапки, не сводя с черной тушки немигающего взгляда. Муха, похоже, услышала призыв, и не только услышала, но и послушала. Как загипнотизированная, она безвольно приткнулась к стене и обреченно затихла.

   Лапкин не стал ждать ее выхода из транса. Рука на ощупь нашла на столе толстую книгу, и тут же последовал удар. Ни крика, ни стона, насекомые не способны на подобные звуки. Лишь резкий хлопок да грязное пятно на обложке и стене.

   Эдик брезгливо отбросил орудие убийства и полез обратно в постель. Солнце продолжало светить по-прежнему, однако даже оно было не в силах помешать сну. Утреннему и потому особенно сладкому.

   Было воскресенье…

   На этот раз пробуждение было неторопливым и приятным. Сон уходил медленно, постепенно, и так же медленно возрождалась явь, не подстегнутая необходимостью немедленно вставать и идти в школу.