Искушение Данте

Чем отличаются эти люди от тупой тряпичной куклы на сцене? Если бы Семь смертных грехов спустились с подмостков и отправились гулять по улицам Флоренции, они наверняка встретили бы множество людей с такими же пустыми глазами, как у этой куклы. А чем отличается Флоренция от преисподней, намалеванной на простыне у него над головой? Преисподняя ведь тоже круг! Обнесенный стенами город, полный кровожадных падших обитателей.

Данте с трудом отогнал тяжелые мысли. Вечерело. В мыслях поэта складывались фрагменты будущего произведения, словно куски незаконченной мозаики, которую выкладывал мастер Амброджо.

Надо продолжать расследование преступлений! Проникшие в город под чужими именами падуанские строители могут подождать! Тем более что из-за тупости начальника стражи они могли спрятаться где угодно. Надо еще раз повидать ученых мужей с Третьего Неба. Ведь именно в это общество уходят корнями оба убийства…

Но кто же этот загадочный убийца? И зачем он убивал? А главное — зачем он в обоих случаях убивал таким зверским образом?

Поэт давно искал ответы на эти три вопроса…

У Данте разболелась голова, но на него внезапно нашло озарение. До сих пор он искал что-то одно, позволяющее ему ответить на все три вопроса. Однако запятнавшим себя кровью человеком мог двигать Дьявол. Тогда между формой преступления и преступником могло не быть ничего общего.

Ведь одержимый Дьяволом человек может измениться до неузнаваемости! Как знать, что происходит у него в голове?!

До сих пор жестокость, с которой были совершены убийства, наводила Данте на мысли о каком-то культе нечистой силы.

А если убийцей двигали совсем другие мотивы? Что, если он — на свой извращенный манер — пытался закончить произведение, которое мастер Амброджо оставил незавершенным?

Глава XXI Мне отмщение

В тот же день на заходе солнца

 Войдя в таверну, Данте сразу направился к столу, вокруг которого восседали члены Третьего Неба. По пути поэт осмотрел помещение и убедился в том, что все члены Studium сидят на своих местах и о чем-то вполголоса переговариваются. Среди них чувствовалось напряжение, на их хмурых лицах была написана озабоченность. Казалось, за одну ночь члены Studium постарели на много лет. Только Чекко Ангольери, кажется, чувствовал себя в своей тарелке и как ни в чем не бывало хихикал над чем-то со своим соседом. Данте в лишний раз убедился в том, что мудрецы приняли Ангольери в свой круг.

Даже Бальдо казался чем-то озабоченным и не подошел к их столу с прежним услужливым выражением лица. Сегодня он старался держаться подальше, и Данте пришлось звать его несколько раз, прежде чем тот принес вино.

Первый кубок вина поэт осушил одним духом.

Чекко Ангольери обратился к Данте своим обычным насмешливым тоном:

— Ну и как? Вы уже начали писать ваш «Пир»? Этот компендиум всех премудростей, о котором рассказывали нам?

Данте потребовал, чтобы ему наполнили кубок. Когда бывший крестоносец Бальдо выполнил его пожелание, поэт взял кубок в обе руки и некоторое время сидел неподвижно, стиснув зубы.

Потом он встрепенулся и сказал:

— Нет. Это произведение, которое совсем недавно казалось мне таким важным, за последние несколько часов утратило для меня всякий интерес. Теперь я думаю о совсем иной книге.

— О чем же будет эта книга, мессир Алигьери? — вмешался Веньеро.

— О том, что вы хорошо знаете. О путешествии.

— О путешествии? Я не знал, что вы полюбили странствия с их прелестями и опасностями! И о каких же странах вы расскажете?

— Я расскажу о городе. О городе боли, в стенах которого есть место добру и злу. Расскажу о пороках и добродетелях. Мое произведение будет называться Summa Criminalis — «Сумма преступления», но я, как это сейчас принято, напишу его на том языке, на котором говорим мы с вами.

— Добро, зло, добродетель, преступления! Какая замечательная выйдет комедия! — воскликнул Чекко Ангольери и расхохотался.

— Да, в каком-то смысле это будет комедия, — пробормотал поэт. — Но сейчас не время рассуждать о литературе…

— Кстати, почему я не замечаю сегодня привычного веселья? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Присутствующие повернулись к нему как марионетки на ярмарке.

— Разумеется, смерть магистра Теофило нарушила гармонию, царившую ранее на Третьем Небе. Лишила хрустальный свод небес одной из его звезд, и я понимаю ваше горе, — продолжал Данте.

— Сначала мастер Амброджо, потом — Теофило, — пробормотал Августино. — И Теофило тоже… Но почему?

— Иногда смерть идет к своей цели окольным путем, — сказал, уставившись в стакан, Веньеро. — Мы боимся удара ее правой руки, а она наносит его левой.

Остальные по-прежнему молча смотрели на Данте, и на их лицах проступало напряжение.

— Все это еще ужаснее оттого, что зло восседает вместе с вами за этим же столом, — ледяным тоном заявил поэт.

Собравшиеся вокруг стола напряглись еще больше и помрачнели.

Наконец молчание нарушил Чекко из Асколи: