Искушение и разгром

Увлеченно слушавшая, она обеспокоенно подняла на него глаза.

– А почему случился упадок?

Готовый к вопросу, он кивнул:

– Времена изменились. При Екатерине никому не надо было объяснять, зачем надо сражаться – пробиться к морям, довершить дело Петра Великого, все было ясно и так. Лишних людей не было, Онегины и Печорины служили в армии и зачастую оканчивали жизнь в генеральских званиях. Но к концу века все было сделано, Россия вошла в естественные границы, надо было двигаться куда-то дальше, а власть не могла указать куда. На время все отодвинулось, пришел Наполеон, внешняя угроза, надо было защищать Отечество, атаку отбили, дошли до Парижа, и тогда все снова вернулось к прежней позиции, надо было решать, куда идти. Кто-то вбросил идею греческой империи и славянского царства – захватить проливы, дойти до Константинополя, крест над святой Софией, но это могло нравиться или не нравиться, с этим можно было соглашаться или не соглашаться, главный порок этой идеи был в том, что ее можно было обсуждать, – такие идеи не воспламеняют людей. Одухотворяющей идеи не стало, наступило безвременье. И с армией случилось самое страшное, что может случиться с армией – не обязательно с русской, – в нее стали идти именно те, кто был к воинской службе индивидуально предрасположен. Расцвет военного искусства бывает после революций, тогда в армию идут молодые честолюбия, таланты из бесправных сословий, те, кто раньше был зажат, принижен, лучший пример – Наполеон и его маршалы. Бывает, что Отечество решает какую-то задачу, и тогда в армии, а значит, и на командирских постах оказываются люди, которые при иных обстоятельствах никогда в жизни там бы не появились, в армии сплачивается цвет нации. Служаки и пришлые удесятеряют силы, с такой армией можно творить чудеса. Но когда одухотворяющей идеи нет, пришлые уходят, остаются те, кто в воинской службе больше всего ценит порядок и регламент, ревнители дисциплины и регулярства. Как полковник Скалозуб из «Горе от ума». Полковник Скалозуб не плох, под командованием Суворова такой Скалозуб может делать полезнейшие вещи. Но когда в армии остаются одни Скалозубы, когда они оказываются на командных постах, случается беда. Она случилась при Николае Первом. Николай Первый – трагическая фигура в русской истории. Он пришел слишком поздно. Будь у России такой царь сразу после Петра Великого, все исторические задачи страны были бы решены еще тогда. Но он пришел на сто лет позже, когда надо было решать совсем другие задачи. Говорят, что накануне Крымской войны он совершил какие-то ошибки. Все это ерунда, он не совершал никаких ошибок, все его планы были правильны – в предположении, что армия его была такой же, как хотя бы за пятьдесят лет до этого. Но она уже не была такой, и он этого не понимал, и это была его единственная ошибка. Вся крымская экспедиция была авантюрой – высадить армию за несколько тысяч километров от своих баз, в пустынной местности, со снабжением, осуществлявшимся только силами флота, – не только звезды первой величины, вроде Румянцева или Суворова, но и любой средний екатерининский генерал типа Репнина или Каменского в двух-трех боях сбросил бы эту армию в море. Но в русской армии тогда не было даже Каменских и Репниных. И все это установилось надолго – вся дальнейшая история русской армии состояла в том, что храбрость солдат либо исправляла ошибки командующих, либо уже не могла их исправить.

Серьезно слушавшая, она с надеждой взглянула на него:

– Но наши же все равно побеждали?

– Побеждали. У нас более счастливая военная история, чем у Франции и Германии, нас так никто и не победил. И это самое главное, потому что с ощущением победы можно жить. Нам нет необходимости мечтать о мести или возмещать горечь поражения буйством на футбольных стадионах, у нас чистое прошлое, у нас нет проблем. У нас все хорошо. А то, что мы сейчас считаем проблемами, уйдет само, с течением жизни, мы и сами не заметим, как все эти колючки перестанут существовать.

Соглашаясь с ним, она кивнула, качнув ногой, заброшенной на ногу. Бедра ее шевельнулись, широким движением она перебросила бедро, вновь поставив ноги рядом, машинально скосив глаза, он увидел ее чуть выставленную вперед ногу и наполненный выгиб подъема. Видя ее колени, он вдруг понял, что она в колготках, он помнил, как она надевала их, когда они выходили, потом, когда она шла и сидела рядом, ее ноги казались голыми, колготок было не видно, сейчас он увидел их обтягивающий отсвет. Видя ее ноги, сильно выставленные против него, и бедра под завернувшейся юбкой, вдруг подумав, что купить колготки для нее, наверно, такая же проблема, как и купить туфли, полный мгновенного сочувствия, он двинулся к ней:

– Ты колготки какого размера носишь?

Задорно улыбнувшись, она чуть сблизила колени, соединяя не до конца сведенные под юбкой бедра.

– «Леванте», пятый.

– Только эти?

Увлеченно-деловито, словно серьезно принимая его интерес, она кивнула:

– Бывают и другие, но меня качество не устраивает.

– А что, рвутся?