Искушение. Книга 2. Старые письма

В свой кабинет Ильин не пошел. Ситуация была понятна, и теперь главным была Она. Как Она? У Нее слабое сердце. Справилась ли Она?

Кабинет, где стоял Ее рабочий стол, пуст. Сердце останавливается. Аннушка! Перед глазами плывут красные круги.

Деревянный стул не выдерживает веса заваливающегося тела и с треском рассыпается.

— Ива! Ивушка! Любимый! — теплые капли падают на лицо, — Ива-а-а! — крик переходит в рыдания. Слабые руки пытаются трясти его тяжелое тело. Она без сил падает ему на грудь.

«Хорошо-то как! … Аннушка жива… Я, похоже, жив… У нас будет еще сын… И еще… внук».

Череду благостно-неспешных полуобморочных размышлений нарушает омерзительный резкий запах аммиака. Дышать немного трудно. Реальность обрушивается криками, плачем, счастливыми улыбками.

Вечером в маленьком доме Ильиных на окраине Таллинна, казалось, собрался весь город. Благо на поминки управление уже закупило и выпивки и закуски.

Из сбивчивых, постоянно прерываемых рассказов — когда говорили все, одновременно выпивая, распевая песни и плача от переполнявшего всех ощущения праздника — Ильин узнал, что похоронили его не случайно.

Когда кашевар добрался до отряда Ильина, Еременко сразу сообразил, что с командиром приключилась беда. Выбрав двоих наиболее сообразительных бойцов, хохол отправился по следам Буяна. Вечер застиг их далеко в лесу. Свет фонарей выхватывал узкие полоски дороги и ветви деревьев, свисавших над ней. К полуночи глава маленького отряда вынужден был признать, что они или сбились с пути, или, вообще заблудились. Обозленный лейтенант Еременко плюнул и приказал отдыхать.

К полудню следующего дня голодные, потому что впопыхах не взяли с собой провизии, они вышли к завалу. Завал сделали «лесные братья». Это было видно по тому, как аккуратно были спилены деревья, как сложно они были уложены поперек дороги. Чувствовалось, что бойцам «сопротивления» спешить было некуда, и они обстоятельно готовились навредить оккупантам.

Неожиданно, за завалом заржал конь.

— Буян! Буяша! — Еременко бросился за завал, услышав знакомый голос командирского коня.

В этот момент лес содрогнулся от сильного взрыва. Взрывная волна, ломая ветви, пронеслась над лесом и под ноги Еременко упала лошадиная нога, гулко ударившись о землю. Следом за ней на голову лейтенанта упала полевая сумка командира.

Тело Майора Ильина бойцы искали целый день, но удалось найти только вторую ногу Буяна с остатками хвоста. «Бандюки», как назвал «лесных братьев», докладывавший обстановку Еременко, «видать хромадную бомбу заложили — ничехошеньки от товаришча майора не осталося. Только ноха лошадиная. Виноват, две».

— Одним словом, пал майор Ильин, — лейтенант тихо плакал пьяными слезами, в энный раз повторяя за столом свой рассказ, — пал, можно сказать, смертью храбрых! Пал и воскрес! Слава тебе Господи! Извиняюсь, слава коммунистической партии и Вам, товарищ Сталин!», — произнеся это, Василий Еременко лихо влил в себя очередную порцию самогона и завалился под стол.

Когда все уже почти разошлись, к Ивану подошел его зам Вальтер Генрихсон и, прощаясь, тихо сказал: «Иван Кириллович, ты уж прости меня, но я в Огибаловку, твоим, извещение отправил. Похоронку[86]. Матери завтра позвони».

Двумя днями ранее. Деревня Огибаловка Можайского района.

Дожди шли уже неделю, и солнце не успевало просушить грунтовую дорогу, что вела в Огибаловку и дальше в Рульково и Борисково. Поэтому почтальонша Верка Жукова решила идти пешком вдоль железной дороги и добраться до деревни со стороны горохового поля и кладбища. Спешить было некуда. Ноги отказывались идти. Ее сумка уже отвыкла носить в себе людское горе. Ведь Война закончилась и «похоронки» перестали сеять горе в российских семьях. Сегодня лихолетье напомнило о себе вновь. Предстояло принести горе в семью Ильиных. Софье Ивановне. «Это все зависть бабская, — подумала Верка, — у всех кого-то война унесла, а у Ильиных — никого. Где старший — Валентин — не знал никто. Говорят, видели его в 41-м, за матерью приезжал. Успел вывезти Софью Ивановну с Надей, младшей Ильиной в Москву за день до прихода немцев. С тех пор в Огибаловке Валентин Кириллович не появлялся и матери не писал. Другое дело — Иван. Младший писал по 2–3 письма каждый месяц. Сразу после Победы приезжал однажды. Матери землянку поправил. Бабы огибаловские от ильинского забора и день, и ночь не отходили. Уж больно видный мужик Иван Ильин. Плечи — косая сажень. Волосы русые — лихо назад зачесаны, открывая высокий лоб. Глаза голубые. На груди — орден, медали. Погоны золотые — умереть можно! Софья Ивановна, по секрету, Верке шепнула, что, мол, у Вани зазноба где-то там, где он служит. Вроде как, не русская даже. Парня приворожила так, что на сторону не смотрит, пишет ей письма день-через-день. Только и слышно: «Аннушка — то! Аннушка — се!». Фотку показывал — ничего себе, худа, правда, очень, и седая совсем — у нее все в блокадном Ленинграде померли.