Искушение прощением

– В мире от этого мало что изменится, Гвидо, – сказала Паола, взмахнув рукой, словно чтобы прогнать эту мысль. – Ну сколько, по-твоему, он может заработать на этих купонах за год?

– Было бы проще поверить, если бы он зарабатывал много? Это ухудшило бы картину?

– Нет, Гвидо, не ухудшило. Хотя есть же такое понятие, как степень вины.

– Но ты не согласна?

– Он, конечно, поступает непорядочно, заставляя стариков тратить ежемесячно сотни евро на косметику. – Тут Паола была бескомпромиссна. – Кражи и мошенничество стали так привычны, что мы уже готовы махнуть рукой, если злодеяние кажется мелким, как будто это и не преступление вовсе. И уже есть закон о том, что приговоренные менее чем к трем годам не обязательно садятся в тюрьму, верно?

Брунетти кивнул.

– В общих чертах да.

Его жена немного помолчала, но когда он собрался что-то сказать, перебила его словами:

– Возьмем Антигону, которую ты как раз читаешь. Кто прав? Антигона? Креонт? Поступок девушки никому не навредил, так, может, нужно было закрыть на это глаза? Антигона говорит, что следует закону, данному богами, что похоронить брата – это ее святой долг. Так, может, она вправе нарушать людские законы?

Брунетти ничего не сказал. У него не было ответа, как не было его и у автора пьесы. Устами героев Софокл задает вопросы, предлагает читателю подумать и ответить самому, если, конечно, хватит смелости…

Паола между тем продолжала:

– Если бы Антигона решилась похоронить не одного брата, а двух, трех – был бы ее поступок смелее и благороднее? Или, с точки зрения Креонта, ее преступление в два или три раза тяжелее?

Брунетти вскинул руки, показывая, что не знает.

– Поэтому нам так нравятся романы, – удивила его Паола. – В большинстве случаев автор нам все объясняет. Рассказывает, почему персонажи поступают так или иначе. И мы привыкли к этому голосу, говорящему, что нам думать.

– Но тебе, похоже, это не нравится, – сказал Брунетти.

– Не нравится. Слишком уж легко. А в итоге совсем не так, как в жизни. Фальшивка.

– Потому что…

– В жизни нет «голоса за кадром». Она полна вранья и полуправды, и мы никогда ничего не знаем наверняка, даже если думаем иначе. И мне так нравится больше.

– То есть получается, фикшн[85] – это фикция? – спросил Брунетти.

Паола какое-то время изумленно смотрела на него. Потом запрокинула голову и смеялась до тех пор, пока у нее из глаз не брызнули слезы.

28

На следующее утро, не успел Брунетти войти, как молодой дежурный офицер отсалютовал ему и сообщил:

– Дотторе, синьорина Элеттра просила передать, чтобы вы сразу же к ней зашли!

Комиссар поблагодарил его и стал подниматься по лестнице, прикидывая, что еще нового и интересного раскопала секретарша со вчерашнего полудня. Спал Брунетти плохо, полночи ушло на внутренние дебаты: почему подозрения насчет Гаспарини, – которые, как он видел теперь, базировались исключительно на отчаянном желании найти мотив нападения, – так стремительно вырвались из-под контроля? И не согласие ли Вианелло его подстегнуло, сделало опрометчивым? Гвидо где-то читал, что в группе себе подобных мужчины ведут себя гораздо агрессивнее. Они с Вианелло стали такой группой? А их мысли – незаконными? Вполне возможно.

Первое, что бросалось в глаза в приемной, – это что мрачный букет заменили шикарные, ярко-желтые… циннии? Брунетти понятия не имел, что это за цветы. Но им, похоже, нравилось стоять на свету и создавать в комнате некоторую атмосферу… неповиновения.

Подойдя к столу синьорины Элеттры, комиссар заметил, что она излучает ту же энергетику, что и цветы. Судя по ее лицу, у кого-то назревали большие проблемы. У кого-то – но точно не у него.

– Что у вас интересного, синьорина? – спросил Брунетти тоном, лучше любой подписи скреплявшим мирное соглашение между ними.

– Вчера мы виделись с Барбарой, – ответила она.

– Надеюсь, она жива-здорова, – сказал Гвидо.

Он был знаком с сестрой синьорины Элеттры и симпатизировал ей.

– Вполне, спасибо, – вежливо отозвалась секретарша. – Я решила расспросить ее – все-таки она доктор и может что-то знать.

– О дотторессе Руберти? – уточнил Брунетти.

– Пруст, – произнесла синьорина Элеттра и улыбнулась. – Барбара говорит, что так прозвали ее во врачебной среде.

Заметив недоумение собеседника, она пояснила:

– За то, что она много пишет. – И, натолкнувшись на прежнее непонимание, продолжила: – Много рецептов!

Ну конечно! Мог бы и сам догадаться.

– Старикам? – спросил комиссар.

– Если у них болезнь Паркинсона или Альцгеймера, то, похоже, да, – последовал ответ. – Но у нее много пациентов помоложе, с депрессиями и биполярным расстройством. В обоих случаях она склонна выписывать новые препараты и, как правило, избегает дженериков.

– Все это вы узнали от сестры?

– Нет, конечно, – сказала синьорина Элеттра. – От нее – только прозвище. Искать я начала, когда пришла на работу утром. – И, мрачнея лицом, добавила: – Наша система здравоохранения не перестает меня удивлять. Что за безалаберность? Защиту банка данных может взломать даже ребенок!

– И найти, что ему нужно? – Брунетти пропустил ее возмущение мимо ушей.