Искушение Революцией

Кочевник любит степь, и кажется странным, что русские не любили леса – того мира, который их окружал, защищал, кормил, среди которого они и как народ, и как один человек появились на свет Божий. Уходя из открытых мягких лесостепных пространств Южной Руси, из частых и многолюдных сел на северо-восток, они расселялись там маленькими – один, два, редко три двоpa – деревнями среди бесконечных лесов, стеной окружающих их заимку.

Не встречая никакого сопротивления от издревле живущих здесь небольших угро-финских народов, легко смешиваясь и ассимилируя соседей, они увидели главную угрозу себе в языческих богах и в природе – их храме. Они жгли лес, как некогда христиане жгли языческие храмы. Лешие и русалки, водяные, кикиморы и упыри, уже ослабевшие, уже один раз на юге, на прежней родине переселенцев, поверженные, теперь снова пугали их и манили за собой в глубь вод и лесов. Поэтому сразу же, с первого пришельца многовековая, ведомая почти в полном одиночестве расчистка и распашка земель приобрела характер подвижничества, характер религиозного подвига. Язык запомнил это: в слове «крестьянин» слились два самых главных понятия – земледелец и крещеный человек. Вырубая и сжигая леса, осушая болота, русский боролся с язычеством (отсюда поразительный, чисто российский пафос преобразования природы, борьбы с ней, насилия над ней, проявившийся, может быть, наиболее ярко в петровских каналах, в Петербурге и в строительстве первых пятилеток советской истории, отсюда и легкость, с которой правительство в то время боролось со старой верой: основа народного представления о сущности христианского служения была сохранена). Потом, уже во времена Московской Руси, подвиг переселенцев будет подхвачен монахами-отшельниками и основанными ими знаменитыми монастырями еще дальше на севере до Белого моря, до Соловецких островов. Русское христианство и сформировано этим поразительным одиночеством на маленьких островках, затерянных среди бесконечных лесов. Оторванные от всех и вся, окруженные со всех сторон язычеством, а потом басурманством, они привыкли смотреть на себя как на единственных христиан, последних защитников и хранителей веры.

Вера русских христиан, огромная часть которых была почти полностью оторвана от нормальной религиозной жизни, не знала Священного Писания, не знала церкви (в редкие из маленьких деревень священники наезжали чаще, чем раз в год, оптом крестя, венчая и хороня), с одной стороны, приобрела характер совершенно прозаический – сам земледельческий труд рассматривался как религиозное служение (русская вера, понятая буквально, – притча о сеятеле), а с другой, та часть предания и ритуала, которую они запомнили и сохранили, утратив всякую связь с реальной жизнью Христа, всякое обоснование в ней, повисла в воздухе, стала иероглифом, паролем.

Когда Никон в XVII веке начал все более интенсивно искать на православном Востоке братьев по вере, все более тесно связывать русскую церковь с их церквами, исправляя русские богослужебные книги и русский ритуал по их книгам и образцам, протестующие против этого старообрядцы как раз исходили из того, что в пароле не может быть изменена ни одна буква, чтобы весь пароль не стал ложным. А на ложный пароль не отзовется никто, никто не откроет дверь. Уходя все дальше и дальше из обжитого центра страны на окраины, все дальше и дальше в леса, старообрядцы искали и нашли ту почву, на которой выросла их вера, нашли купель своей веры.

Русская историография знает фактически всего три концепции национальной истории: славянофильскую, государственно-юридическую и марксистскую. Если первая не вышла за рамки публицистики, а последняя, занимаясь преимущественно экономикой, не сумела самостоятельно объяснить ни одно крупное политическое событие, то у государственно-юридической школы множество достижений. Ее красота и лаконичность: (государство – основное творческое начало русской истории, ее движущая сила, государство не только само создало сословия, закрепостило их и заставило служить себе – каждое на свой лад (всеобщее закрепощение сословий), но оно создало и сам народ, собирая под свою власть отдельных лиц, блуждающих но просторам страны); ее близость к источникам, огромное множество объясненных на началах этой концепции исторических событий, возможность построить на ее базе общую, органически обусловленную историю России, признание этой концепции и разработка ее большинством самых талантливых русских историков, согласие с ней чуть ли не всех политических движений от монархистов до народников – все подтверждает ее истинность.

В жизни государственно-юридической школы есть, пожалуй, только один странный факт. Она не сумела объяснить события XVI – начала XVII веков (деятельность Избранной Рады, реформы середины 50-х годов XVI века, опричнину, закрепощение крестьян, Смуту), то есть как раз то время, когда завершался процесс складывания русского государства и русского народа, когда русское государство создавало и закрепощало сословия. Причина этого в самом генезисе историко-государственной школы.