Искушения и искусители. Притчи о великих

И вот с той поры на всю оставшуюся жизнь строить собор стал наш Гауди. То есть когда деньги были — достраивал, когда не было — шел делать чего-нибудь на стороне. На заработки. Поскольку никто из имеющих деньги вовсе не торопился ему их на собор отдавать, времена были тяжелые, а он еще и заявил, что будет строить Храм для бедных. Он думал, все обрадуются, а больше всех — бедные, их же много, вот они тут же и наскребут ему на колобок. Ага! Побежали. Да… Сумасшедшие всегда берутся за нерешаемые задачи. В этом-то и состоит сдвиг по фазе. Нет, ему намекали, что таким манером он о-о-очень долго ничего не построит. Он задумывался, а потом говорил, скосив один глаз на небо: «Мой клиент не торопится». И ведь вместо того, чтобы строить и строить, он все время переделывал готовое. То ли являлось ему какое-то видение, недоступное уму, то ли в голове что-то щелкало. Храм не давался ему. Сопротивлялся. Храм не знал, каким он должен стать. Может, он хотел чертежей?

Но чертежей не хотел Гауди. Он в них не верил. Он, видите ли, был эмпирик. Верил в опыт. И потому построил Макет. В каморке к потолку велел привязать множество разной длины веревочек, и помощники несколько месяцев подвешивали на концы этих веревочек мешочки с дробью, причем количество дробинок он определял сам, долго шевеля перед этим губами. То требовал добавить, то убавить. Каждая веревочка, привязанная за оба конца, изображала будущую арку, а дробинки ее вытягивали до нужной длины. По мере подвешивания и привязывания арки соединялись, и в каморке постепенно — колокол за колоколом — образовывался будущий Храм. Только весь прозрачный и вверх ногами. Он это уже проделывал, когда сооружал свою крипту. И это несчастное сооружение, если его перевернуть и сделать в камне, оказывалось фантастически прочным.

Почему так у него получалось, объяснить не мог никто. И повторить фокус не удавалось. В наши дни, конечно, нечто подобное можно, наверное, рассчитать на компьютере, но что за компьютер образовался 130 лет назад в помраченном мозгу этого бедолаги? Любопытные выворачивали головы, чтобы полюбоваться на построенную им паутину, но как-то ночью одну из центральных веревочек, которую кто-то испачкал жиром, съела крыса и полхрама рухнуло. С утра началось восстановление. Опять на много месяцев.

То есть вы понимаете, строить что-то на площадке всей его странного вида команде было просто некогда. Но однажды все-таки приступили. Заглянут в каморку, полюбуются на какую-нибудь веревочку и идут сооружать подобное на площадку, в уме веревочку переворачивая. Не заскучаешь.

И все это происходило на большом пустыре, тогда это была окраина. Вокруг пастухи пасли своих коз, сидя в тени под возводимой стеной. Мальчишки гонялись за ящерицами, прятались в переходах, каждое утро строители вытаскивали застрявших в лесах бумажных змеев. Вечерами вокруг жители расставляли скамьи и рассаживались семьями полюбоваться на стройку, порассуждать, чем это все закончится, и заманивали строителей пропустить стаканчик.

Как же, пропустишь тут стаканчик. Фасад Рождества, с которого все и начиналось, по намерениям Гауди должен быть грудой всевозможных библейских фигур. Людей и зверей. Рождество же. Гауди объявил, что все у него будет в натуральную величину. Нужны были для этого разные звери, и вот его помощник поутру отправлялся на ближайшую ферму с пучком салата и, пока хозяева зевали, показывал гусям салат. И эти доверчивые гуси шли за ним по пятам, а он им скармливал по листочку. На стройке гусей сразу хватали, усыпляли хлороформом, обмазывали жиром и, пока они не успели проснуться, быстренько делали с них гипсовые отливки, а очухавшихся гнали назад уже хворостиной.

Осла выпросили у старьевщика. Связали, подвесили и давай делать слепки. Когда дошло до людей, Гауди уговорил обмазаться фотографа Рикардо Описсо, но едва его облепили гипсом, бедный фотограф отключился, еле откачали. Пришлось признать, что с людьми фокус не проходит, и надо где-то искать тех, кто мог бы позировать скульптору Матамале.

Далеко ходить, впрочем, не стали. Сторож собора алкоголик Жузеп, он позже умер от белой горячки, изображал Иуду. Внук одного из рабочих — младенца Иисуса. Толстый козопас — Понтия Пилата. Шестипалый гигант, обнаруженный в одном из баров, — центуриона в сцене избиения младенцев. А красавец штукатур — царя Давида. Дело пошло. Зрителям со стаканчиками было на что полюбоваться.

«Все мы куклы Господа», — заявил однажды утром Гауди Матамале и повел его в местную больничку, посмотреть, как вскрывают трупы. Очень интересовало нашего гения, как человек устроен изнутри. Посмотрели. А нет ли у вас, говорит, умирающих? Да есть один при смерти, его сейчас как раз соборуют. И Гауди потащил упирающегося Матамалу смотреть, как человек умирает. Потом долго потирал ручки и радовался, что сходили не зря, он таки уловил последний выдох, когда душа бедолаги покидала тело.