Об этом знали только Джулия и Дор. Но мало ли кому Дор могла разболтать об этом здесь, в театре… где околачивались все подозреваемые.
Живот скрутило, и я почувствовала легкую дурноту.
И Джулия знала, что я пойду в дом номер тридцать шесть отдать инспектору сумочку после того, как утром зайду в дом Хейсов… Значит, это было известно и Дор.
– Верно, – пробормотала я. Шепот беспокойства внутри меня перерос в крики страха.
Марк все еще смотрел на меня, и я улыбнулась.
– Я ни во что не вмешиваюсь. –
– Хорошо. – Он бросил на меня последний долгий взгляд и произнес: – Схожу за своей аптечкой, забыл ее в машине. Потом проверю, не страдает ли кто похмельем и не нуждается ли в моей помощи.
Я рассмеялась и, начав ориентироваться в лабиринте за кулисами, отправилась на поиски Дор – чтобы спросить, не рассказывала ли она кому о моем так называемом расследовании.
По пути я увидела Теда Уайтинга. Он нес что-то большое и круглое, похожее на сценический фонарь. Несмотря на худощавое телосложение, он, казалось, с легкостью управлялся с тяжелым и громоздким предметом.
– Привет, Тед, – поздоровалась я. – Как дела?
Он был единственным подозреваемым, с которым я вчера не поговорила. Я напомнила себе, что ничего не расследую, но дерзкий бесенок в моей голове подсказал, что я приветствую его из вежливости, и что любой разговор станет естественным развитием событий.
– Привет, Табита. – Он приветливо улыбнулся.
Я вспомнила, что Джулия сравнила его с крекером, и ухмыльнулась. Тед был худой, с острыми чертами лица и резкими движениями. Его кожа была сухой, а руки мозолистыми и огрубевшими от работы.
Он поставил фонарь на стол, и столешница скрипнула под его весом.
– Дор сказала, что ты и сегодня подменяешь Терезу. Это так мило! О, боже… Я до сих пор не могу прийти в себя. – Его улыбка потухла.
– Это так ужасно. Ты хорошо знал Терезу?
– Думаю, довольно хорошо. Я работаю здесь около трех недель, а она проработала дольше. Эй! – Его лицо просветлело, а улыбка сделала его гораздо привлекательнее, чем я думала вначале. – Дор сказала, что ты из Детройта. Я тоже. Родился там и вырос.
– Вообще-то я из пригорода. Во время войны я работала на заводе по производству бомбардировщиков Уиллоу-Ран, – объяснила я. Тоски по дому я при этом не почувствовала – да и кто может тосковать по дому, находясь в
– Я из самого Детройта. Жил прямо у реки, мы в любой момент могли увидеть Канаду. Мой отец работал на Генри Форда, на штамповочном заводе в Дирборне. Господи, ты знаешь, чего мне здесь не хватает? – Тед прислонился к стойке и скрестил руки на талии. – Газировки
– О, – простонала я, искренне его поддерживая. – Я знаю.
– Или
– Ты поедешь домой? – спросила я.
– Ага. Где-то через неделю. Как только починю для них эти фонари. Сыну моей сестры исполняется семь, и я хочу быть дома, чтобы свозить его на остров Буа-Блан покататься на американских горках. Он настоящий сорвиголова. Ему там понравится. Не пойми меня неправильно, я люблю Париж, но не очень хорошо говорю на этом языке и скучаю по своим родным. А вот ты прекрасно говоришь по-французски. Как так получилось?
– Моя мать француженка, – пояснила я и рассмеялась, потому что поняла кое-что из того, что он сказал. – Остров Буа-Блан? Ты имеешь в виду Бобло? Должно быть, ты все-таки немного офранцузился, раз так его называешь. В апреле они официально изменили название на Бобло, так что когда вернешься, можешь забыть все эти французские штучки.
Он покачал головой, все еще улыбаясь.
– Ты не будешь против, если я скажу, что не могу этого дождаться! Пить газировку типа кока-колы, да так, чтобы над этим не смеялись, как делают здесь.
– Табита!
Я обернулась и увидела, что ко мне мчится Дор.
– По-моему, мне стоит пройти в гардероб, прежде, чем начнут прибывать посетители, – сказала я. Чего я хотела на самом деле, так это узнать, что Дор рассказывала тут о моей деятельности.
Оставив Теда и дальше мучиться с тяжелым сценическим фонарем, я осознала, что не получила от него почти никакой информации о Терезе. А точнее, совсем никакой. Он отвлек меня беседой о нашем родном городе.
Сделал ли он это намеренно?