Искусство французского убийства

Я могла бы ее выбросить, даже не взглянув. Но, конечно, я этого не сделала: я ее развернула и от удивления перестала дышать.

Это была написанная от руки записка. Я не сомневалась, что написана она по-русски.

Записку на русском языке Тереза Лоньон использовала в качестве закладки… из чего следовало, что она умела читать и, возможно, писать на этом языке. Тем не менее я не знала, как тот факт, что она знала русский, мог быть связан с ее смертью.

Однако в моей памяти всплыло все, что дедушка и дядя Раф говорили о шпионах. И хотя казалось, что связывать Терезу Лоньон со шпионажем времен холодной войны или любым другим шпионажем – слишком резкий шаг, я не могла избавиться от этой мысли. Я чувствовала, что мой мозг вот-вот взорвется от всех этих гипотез.

Что, если она была шпионкой? Общение с группой американцев – отличный способ получать нужные сведения.

Но она работала в гардеробе в театре, а это совсем не то место, где можно получить секретную информацию. Люди приходили, молча сидели в зрительном зале и смотрели спектакль. Они не сидели и не беседовали, разглашая государственные тайны, как это происходило бы в ночном клубе или кафе.

Но уже тогда мне пришло в голову, что между сотрудником посольства США (мистером Хейсом), который мог обладать секретной информацией, и Терезой Лоньон есть связь, хотя и очень слабая. Мало того, что они оба, похоже, бывали в «Ла Соль», так он еще и посещал театр…

Тут я поняла, что видела его в театре после убийства Терезы. Конечно, он не стал бы смотреть спектакль дважды, так что возможно, когда она была жива, его там не было. Не исключено, что никакой связи и нет. И все же… у меня никак не получалось отмахнуться от этой идеи. В конце концов, мне показалось, что я видела его на спектакле и во второй вечер, когда работала в гардеробе. Но зачем ему приходить и смотреть пьесу больше одного раза, если только он не большой поклонник Агаты Кристи?

Если только это не было прикрытием для встречи с любовницей…

Я внимательнее пригляделась к незнакомым буквам кириллицы и увидела на некоторых из них мельчайшие помарки, кляксы – такие обычно оставляет на бумаге левша, размазывая рукой свежие чернила. Я почувствовала себя настоящим Шерлоком Холмсом и удовлетворенно кивнула. Я знала, что Тереза – левша, и могла смело предположить, что записку написала она.

Было ясно одно: мой внутренний бесенок не оставит меня в покое, пока я не выясню, что написано в этой записке. Текст напоминал список продуктов. Но вдруг это ключ к разгадке и укажет на того, кто ее убил?

К сожалению, я не знала никого, кто говорил бы по-русски.

Я сунула записку в карман и едва не выбросила квитанцию на пальто, но что-то меня остановило. Если она лежала в сумочке Терезы, то она, должно быть, оставила пальто в театре. Хотя для меня было загадкой, зачем ей понадобился такой талон – она-то точно знала, какое пальто ее. Если только это талон не на ее пальто, а на пальто другого человека. Я вспомнила, что когда работала в гардеробе, к концу вечера там оставалось по меньшей мере три или четыре пальто. Возможно, это были даже одни и те же пальто; честно говоря, я к ним не присматривалась. Когда я взглянула на талон, по моей спине пробежал холодок: номер тридцать пять. Такое я запомню.

Я сунула квитанцию в карман юбки, где уже лежал мой швейцарский нож. Я собиралась как можно скорее просмотреть оставшиеся пальто в поисках тридцать пятого номера. Может быть, я зайду в театр после того, как съезжу в «Ла Соль». Вдруг там окажется кто-то, кто меня впустит, хотя была суббота и никто не должен был появляться там до пяти часов.

Меня вдруг осенило. Какая же я глупая! Джонни Кантрелл – режиссер-постановщик и сценограф – был убит прошлой ночью там же, в театре. Наверняка сегодняшний спектакль отменят, и даже Горгона не станет возражать. А значит, я не увижу эти оставленные пальто в течение нескольких дней.

Гм-м. Интересно, у Дор есть ключ от кинотеатра? Возможно, стоит позвонить ей и спросить.

Я намеревалась проскользнуть вниз по лестнице мимо гостиной в надежде, что дедушка и дядя Раф меня не заметят. У них был не самый острый слух, и я подумала, что смогу использовать эту особенность в своих интересах. Я могла бы подойти к телефону на кухне и позвонить Джулии.

Но когда я на цыпочках спускалась по лестнице и уже собиралась пройти мимо гостиной и спуститься на первый этаж, меня засек Оскар Уайльд. У этого пса был исключительный слух.

Он выскочил из гостиной, тявкая, подпрыгивая и пританцовывая передо мной, требуя внимания и угощений и одновременно предупреждая дедушек, что их подстерегает опасность – в виде moi[69]. И неважно, что я жила в этом доме и он видел меня каждый день. Мистер Уайльд лаял на всех подряд.

Он наверняка решил, что если он поднимет шум, его успокоят с помощью угощения. Он был отлично выдрессирован.

– Табита? Это ты? – окликнул меня дедушка. – Не могла бы ты сюда зайти, ma petite[70].

– Доброе утро! – бодро поздоровалась я и вошла в гостиную. – Простите, что не позавтракала с вами сегодня утром. Я устала.