«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

На остальное я купил 12 стульев, зеркало и всякую необходимую мелочь. В общем, на следующей неделе я уже смогу въехать и остаться там.

Другие могут селиться наверху, в самой прелестной комнате, – я обставлю ее как можно лучше, как дамский будуар, с подлинным артистизмом. У меня будет своя спальня, я хочу сделать ее совсем простой, но поставить квадратную и основательную мебель:

кровать, стулья, стол – все из дешевого дерева. Внизу – мастерская и еще одна комната, тоже мастерская и одновременно кухня.

Когда-нибудь ты увидишь картину с этим домиком, солнечным днем или с освещенным окном и звездным небом.

Теперь ты можешь считать, что в Арле у тебя есть собственный загородный дом. Я воодушевлен идеей обставить его так, чтобы ты был доволен и чтобы весь стиль мастерской говорил о ее предназначении.

Допустим, через год ты приедешь отдохнуть сюда и в Марсель, все окажется готово – как я представляю себе, дом будет полон картин сверху донизу.

В комнате, где поселишься ты или станет жить Гоген – если Гоген приедет, – белые стены будут украшены большими желтыми подсолнухами.

Утром, открыв окно, можно видеть зелень садов, восходящее солнце и въезд в город.

Ты увидишь эти большие картины, букеты из 12, из 14 подсолнухов, в совсем маленьком будуаре с прелестной кроватью и элегантной обстановкой. Это будет необычно.

Ну а мастерская – красные плитки пола, белые стены и потолок, деревенские стулья, стол из дешевого дерева и, надеюсь, портреты на стенах. Получится в духе Домье – и, смею предвидеть, это будет необычно.

Теперь я попрошу тебя поискать литографии Домье для мастерской и японские гравюры, но это вовсе не к спеху и только в том случае, если ты найдешь двойные экземпляры.

А также Делакруа, обычные литографии современных художников.

Это совершенно не к спеху, но у меня есть своя идея. Я хочу действительно сделать из этого дом художника, но не вычурный – напротив, никакой вычурности, – и при этом все, от стула до стола, будет со своим характером.

Поэтому я купил 2 кровати, какие делают здесь, – большие двуспальные кровати вместо железных. От этого все выглядит прочным, долговечным, спокойным, а если потребуется больше постельного белья – пусть, главное, чтобы все было со своим характером.

Хорошо, что у меня есть преданная домашняя работница, иначе я не решился бы на такую затею – жить в своем доме. Она довольно стара, со множеством всяких детей, и благодаря ей мои плитки всегда остаются красными и чистыми.

Не знаю, как выразить радость от того, что мне выпала большая серьезная работа. Я надеюсь как следует украсить дом.

Как я уже говорил, свою кровать я распишу, всего будет три сюжета. Возможно, обнаженная женщина, я еще не решил, возможно, колыбель с младенцем; пока не знаю, но не стану спешить.

Отныне я не колеблясь остаюсь здесь, так как идеи для работы приходят в изобилии. Я рассчитываю каждый месяц покупать что-нибудь для дома. Если запастись терпением, дом приобретет кое-какую ценность за счет мебели и убранства.

Должен предупредить тебя, что вскоре мне понадобится заказать много красок на осень, которая, думаю, будет просто поразительной. Хорошенько поразмыслив, посылаю тебе заказ.

Картиной с ночным кафе я попытался сказать, что это кафе – место, где можно погубить себя, сойти с ума, совершить преступление. Наконец я пробовал контрасты нежно-розового, кроваво-красного и винно-красного. Нежно-зеленый Людовика XV и поль-веронез контрастируют с желто-зелеными и жесткими сине-зелеными.

Все это – в бледно-сернистой атмосфере адского пекла.

Чтобы выразить могущество темных углов кабака.

И однако, все это с видимостью японской веселости и добродушия Тартарена.

Что сказал бы об этой картине господин Терстех, он, который произнес перед полотном Сислея – Сислея, самого скромного и нежного из импрессионистов: «Не могу не думать о том, что написавший это был в легком подпитии». Стоя перед моей картиной, он сказал бы, что это – полный delirium tremens[249].

Я совершенно не возражаю против того, о чем ты говоришь, – выставляться время от времени в «Revue indépendante», – если только не стану помехой для тех, кто обычно выставляется там[250].

Но тогда следует сказать им, что я предпочел бы сделать вторую выставку своих работ после этой первой, где, собственно, будут этюды.

А в следующем году я дам им на выставку картины, украшающие дом, когда все они будут собраны вместе. Я не настаиваю, это лишь для того, чтобы этюды не путались с композициями и чтобы заявить заранее: на первой выставке будут только этюды.

Ведь считаться сколь-нибудь продуманными картинами могут только сеятель и ночное кафе.

Сейчас, когда я пишу тебе, в кафе как раз входит небольшого роста крестьянин, до карикатурности напоминающий нашего отца.

Сходство все-таки поразительное: срезанный профиль, усталость и, главное, неопределенно очерченный рот. До сих пор жалею, что не смог его написать.