«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Мы, люди севера, недостаточно пропитаны солнцем.

Я начал это письмо много дней назад и теперь вновь принимаюсь за него.

Мне пришлось прерваться именно из-за работы, которую доставила мне в эти дни новая картина, вид вечернего кафе снаружи. На террасе – маленькие фигурки пьющих. Громадная желтая лампа освещает террасу, фасад, тротуар и даже бросает свет на уличную мостовую, приобретающую фиолетово-розовый оттенок. Фронтоны домов на улице, уходящей вдаль под синим небом, усыпанным звездами, – темно-синие или фиолетовые, рядом зеленое дерево. Вот картина: ночь без черного, только прекрасный синий, фиолетовый, зеленый, и среди всего этого – освещенная площадь, написанная бледно-желтым и лимонно-зеленым. Мне безумно нравится писать ночь на этом вот месте. Раньше картину выполняли после рисунка, в дневное время. Но я нахожу, что мне лучше писать все немедленно. Правда, в темноте я могу принять синий за зеленый, сине-лиловый за розово-лиловый, ибо качество тона определить невозможно. Но это единственный способ отойти от обычной черной ночи со скудным светом, тусклым и беловатым, меж тем как простая свеча уже дает нам богатейшие желтые и оранжевые цвета. Я также сделал свой автопортрет – этюд, где я похож на японца. Ты никогда не говорила мне, читала ли ты «Милого друга» Ги де Мопассана и что ты сейчас думаешь в целом о его таланте. Я говорю это, поскольку начало «Милого друга» – это как раз описание звездной ночи в Париже, с освещенными кафе на бульваре: почти тот же сюжет, над которым я работаю сейчас.

Если говорить о Ги де Мопассане, я нахожу прекрасным то, что делает он, и очень советую тебе прочесть все им написанное. Золя, Мопассан, Гонкуры: нужно читать их как можно больше, чтобы лучше понимать в современном романе. Читала ли ты Бальзака? Я перечитываю его здесь.

Дорогая сестра, думаю, что в наши дни следует изображать самые пышные и великолепные стороны природы – нам требуются радость, счастье, надежды и любовь.

Чем более уродливым, старым, злобным, больным и бедным я становлюсь, тем сильнее хочу поквитаться за это, нанося на холст яркие, хорошо упорядоченные, ослепительные цвета.

Ювелиры тоже делаются старыми и уродливыми, прежде чем научаются правильно располагать драгоценные камни. Располагать цвета на картине так, чтобы они выглядели живыми и обогащались за счет контраста, – это почти как располагать камни или выдумывать костюмы.

Вот увидишь: разглядывая каждый день японские гравюры, ты еще больше полюбишь составлять букеты, работать среди цветов. Пора мне заканчивать это письмо, если я хочу отправить его сегодня. Буду очень рад получить портрет матери, о котором ты говоришь: не забудь прислать мне. Передай от меня самый теплый привет матери, я часто думаю о вас двоих и очень рад, что теперь ты чуть лучше знакома с нашей жизнью. Боюсь, Тео почувствует себя слишком одиноким. Но на днях к нему приедет бельгийский художник-импрессионист, тот, о котором я говорил выше: он пробудет какое-то время в Париже. Многие другие художники вскоре также возвратятся в Париж с этюдами, сделанными в летнее время.

Обнимаю тебя и мать.

Всегда твой Винсент

683. Br. 1990: 687, CL: 539. Тео Ван Гогу. Арль, вторник, 18 сентября 1888

Дорогой Тео,

я уже писал тебе сегодня рано утром, затем отправился работать над картиной с солнечным садом. Затем принес ее назад и снова вышел с чистым холстом; и он тоже закрашен. Теперь мне хочется написать тебе снова.

Никогда у меня еще не было такого шанса, природа здесь невероятно прекрасна. Вся и повсюду. Небесный свод – восхитительно синий, солнце испускает бледное сернистое сияние, все это нежно и очаровательно, как сочетание небесно-голубого и желтого у Вермеера Делфтского. Я не могу писать таких же прекрасных вещей, но все это без остатка поглощает меня, и я делаю как хочу, не думая ни о каких правилах.

Всего у меня выходит 3 картины с садами напротив моего дома. Затем 2 кафе. Затем подсолнухи. Затем портрет Боша и автопортрет. Затем красное солнце над фабрикой и рабочие, разгружающие песок. Старая мельница. Даже если не говорить о прочих этюдах, сделано, как видишь, уже немало.

Но краски, холсты, деньги – все это у меня совсем закончилось. Последняя картина, на которую ушли последние тюбики и последний холст, – это сад, конечно же зеленый, но написанный без собственно зеленой краски: только берлинская лазурь и желтый хром. Я начинаю испытывать совершенно другие чувства, чем по приезде сюда: я больше не сомневаюсь, не колеблюсь, приступая к чему-нибудь, и это, пожалуй, будет только нарастать.