«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Это подводит меня к тому, что я хотел сказать: каждую весну плющ любит виться вокруг старых, лишенных сучьев ив, плющ любит ствол старого дуба – так же и рак, загадочное растение, часто привязывается к людям, чья жизнь была сплошь пылкой любовью и преданностью. Как ни страшны эта тайна и эти страдания, перед нами священный ужас, и в нем, пожалуй, найдется нечто нежное и пронзительное: так на старой соломенной крыше мы видим обильно растущий мох. Я, однако, ничего не знаю об этом и не смею ничего утверждать.

Недалеко отсюда есть очень, очень старая могила, старше Христа, и на ней написано: «Благословенна будь Тебе, дочь Телуи, жрицы Осириса, никогда ни на что не жаловавшаяся»[304]. Я невольно подумал об этом, когда в предыдущем письме ты сказала, что больная, за которой ты ухаживаешь, ни на что не жалуется.

Мать, должно быть, довольна женитьбой Тео, он написал мне, что она кажется помолодевшей. Я очень рад. Он тоже очень доволен своим брачным опытом и значительно приободрился.

Он почти не строит иллюзий, проявляя редкую силу характера, принимая вещи такими, какие они есть, и не разглагольствуя на тему добра и зла. И он совершенно прав – что мы знаем о том, что делаем?

Я отправлюсь, не меньше чем на 3 месяца, в лечебницу Сен-Реми, неподалеку отсюда.

Всего у меня было 4 серьезных кризиса, когда я вовсе не понимал, что говорю, чего хочу, что делаю.

И это не считая того, что ранее я 3 раза падал в обморок без видимых причин и совершенно не помнил, что ощущал в те минуты.

Это довольно серьезно, хотя с тех пор я заметно успокоился и нахожусь в прекрасной физической форме. Пока я не чувствую себя способным снова снять мастерскую. Однако я работаю и только что написал два вида лечебницы. Один из них – зал, очень длинный зал, ряды кроватей с белыми занавесями, за которыми шевелятся больные.

Стены, потолок с большими балками – все белое, лиловато-белое или зеленовато-белое. Там и сям – окна с розовыми или светло-зелеными шторами.

Пол из красных кирпичей. В глубине – дверь, а над ней – распятие.

Очень, очень простая вещь. Парная к ней – внутренний двор. Галерея с арками, как в арабских зданиях, выбеленная. Перед галереей – старинный сад с прудом в середине и 8 цветочных клумб: незабудки, морозник, анемоны, лютики, левкои, маргаритки и т. д.

Под галереей – апельсиновые деревья и олеандры. Итак, картина полна цветов и весенней зелени. Однако ее пересекают, наподобие змей, три древесных ствола, черные и печальные, а на переднем плане – четыре больших печальных куста: темный самшит.

Здешние жители, наверное, не видят в этом ничего особенного, но мне всегда очень хотелось написать картину для тех, кто не понимает ее художественной стороны.

Что сказать тебе – ты ведь не знаешь рассуждений доброго папаши Панглосса из вольтеровского «Кандида» и Бувара и Пекюше у Флобера? Это книги, о которых мужчины говорят между собой, и я не уверен, поймут ли женщины все это. Но воспоминание о них часто поддерживает меня, когда настают неприятные и нежеланные часы, дни и ночи.

Я ЧРЕЗВЫЧАЙНО внимательно перечитал «Дядю Тома» Бичер-Стоу, именно потому, что эта книга была написана женщиной, пока она, по ее словам, варила суп для детей, и точно так же, чрезвычайно внимательно, «Рождественские повести» Диккенса.

Я читаю мало, чтобы побольше размышлять над этим. Вполне вероятно, мне предстоит еще много страданий. А мне это совсем не подходит, говоря по правде, ведь я ни в коем случае не хочу быть мучеником.

Ведь я всегда стремился к чему-то иному, нежели героизму, которого у меня нет: да, я восхищаюсь им в других, но, повторяю, я не думаю, что это мое призвание или мой идеал.

Я не перечитывал тех превосходных книг Ренана, но так часто думал о них здесь, где есть и оливы, и другие характерные растения, и синее небо. Как же прав Ренан и насколько прекрасен его труд![305] Он говорит с нами на французском, как не говорит никто другой. На французском, где в самом звучании слов есть синее небо, тихий шорох олив и тысячи других вещей, правдивых и толковых, превращающих его историю в воскресение. Это одна из самых печальных вещей, что мне известны: предрассудки тех, кто из-за собственной предвзятости выступает против многих достойных и прекрасных творений нашего времени. О, это вечное «невежество», вечные «недоразумения», и как хорошо после этого наткнуться на истинно Светлые слова… Благословенна будь Тебе, дочь Телуи, жрицы Осириса, никогда ни на что не жаловавшаяся.

Если говорить обо мне, я часто переживаю, что моя жизнь была недостаточно спокойной: из-за всех этих огорчений, неприятностей, перемен я не мог развиваться, естественным образом и в полной мере, как художник.

«Een rollende steen gadert geen mos»[306] – так ведь говорится?

Но разве это важно, если вышеупомянутый папаша Панглосс один справедливо доказывает нам, «что все к лучшему в этом лучшем из миров».

В прошлом году я написал десять-двенадцать садов в цвету, а в этом у меня только четыре: дело движется без задора.