«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Я писал тебе, что мы должны помнить обо всем хорошем, что есть у художников-неимпрессионистов, и ценить это, но вовсе не советовал из-за этого восхищаться сверх меры Салоном – скорее, разными людьми, например Журданом, недавно умершим в Авиньоне, Антинья, Фейен-Перреном, всеми, кого мы хорошо знали, будучи моложе: зачем забывать их или пренебрегать теми, кто похож на них сегодня? Разве, к примеру, Добиньи, Квост и Жаннен – не колористы? Все эти различия в импрессионизме не имеют того значения, которое им хотят приписать.

В кринолинах тоже была красота, а значит, и польза, и все же мода, к счастью, мимолетна. Но не для всех.

А потому мы сохраним страсть к импрессионизму, но чувствую, что я все больше и больше возвращаюсь к идеям, которые были у меня до приезда в Париж.

Теперь, когда ты женился, мы больше не будем жить ради великих идей, но, поверь, только ради малых. Я нахожу в этом подлинное облегчение и нисколько не жалуюсь.

(В моей комнате есть известный мужской портрет (гравюра на дереве) – ты знаешь его, мандаринша Монору (большой оттиск из альбома Бинга), травинка (из того же альбома), «Пьета» и «Добрый самаритянин» Делакруа, «Читатель» Мейсонье и два больших рисунка тростниковым пером.)

Сейчас я читаю «Сельского врача» Бальзака – он прекрасен, там есть женщина, не безумная, но излишне восприимчивая, просто очаровательная; я пришлю его тебе, когда закончу. Вил написала мне сердечное письмо, тем не менее строгое и спокойное.

Здесь, в лечебнице, много свободного места, есть где устроить мастерские для трех десятков художников.

Мне нужно сделать выбор: это правда, что многие художники сходят с ума, жизнь делает нас по меньшей мере слишком отрешенными. Если я вновь брошусь с головой в работу – хорошо, но я по-прежнему останусь помешанным. Если бы я мог записаться в армию на 5 лет, я бы заметно оправился от болезни, стал бы рассудительнее, лучше владел бы собой.

Но мне все равно – одно или другое.

Надеюсь, среди вороха картин, что я выслал, кое-какие в конце концов доставят тебе удовольствие. Если я останусь художником, то рано или поздно, вероятно, вновь увижу Париж – и твердо обещаю себе, что по этому случаю основательно перепишу многие старые картины. Что поделывает Гоген? Я избегаю писать ему, пока окончательно не приду в норму, но часто думаю о нем и очень хотел бы знать, что у него все хорошо, более или менее.

Если бы я не торопился так и сохранил свою мастерскую, то поработал бы еще над картинами, которые послал тебе. Пока слои краски не высохли до конца, их, разумеется, нельзя скоблить.

Как видишь, выражения лиц у этих двух женщин[310] совсем не те, что встречаются в Париже.

Синьяк уже вернулся в Париж?

Сен-Реми-де-Прованс. Овер-Сюр-Уаз «Звезда в глубокой лазури»

Сен-Реми-де-Прованс 9 мая 1889 – 13 мая 1890