Искусство: язык Бога. От античности до авангарда

А что касается антуража, особенно этих путти… Я вспоминаю: как-то еду по шоссе и вдруг вижу огромный рекламный щит, на нем голубое небо с пышными облаками, внизу эти путти, а на пустом пространстве неба надпись: «Неба хватит для всех. Калужское похоронное бюро». Сейчас, когда я смотрю на Сикстинскую, я не могу этого забыть. Бедный Рафаэль!

* * *

Начиная с 1508 года при дворе пап Юлия II и Льва X в Риме Рафаэлем были созданы грандиозные монументальные композиции, в частности росписи апартаментов папы, так называемые «Станцы». Это многофигурные фрески на стенах трех залов – те самые «шествия», которые потом появились в советской живописи. Только относитесь к фрескам Рафаэля без всякой иронии, потому что они действительно прекрасны.

Темы этих фресок – богословие, философия, поэзия и юриспруденция. Рафаэль удивительно гармонично нашел единство между архитектурой залов и иллюзорным пространством живописи: каждая фреска продолжает внутреннее пространство и как бы выводит зрителя за пределы помещения, куда-то в природу. Вообще люди эпохи Ренессанса не любили дикую природу, они ее как будто побаивались и предпочитали смотреть на нее из окна или в проем двери, издалека. Они были людьми городской культуры и любовались природой, когда она была архитектурно обрамлена.

Как и другие великие мастера Ренессанса, в своих фресках Рафаэль стремился к синтезу христианской и античной культур. Ему, пожалуй, единственному из великих удалось этого достичь. Хотя, может быть, у некоторых мастеров так называемого второго ряда – например, Беллини или Фра Беато Анджелико – это тоже есть. Но почему-то этот синтез не получался у других гениев Возрождения – возможно, потому, что гении, кроме всего прочего, вносят в произведение очень много личного.

Самая совершенная из фресок Рафаэля – «Афинская школа» (1511). Она изображает афинских философов и поэтов – они, спускаясь с лестницы, беседуют друг с другом. Здесь шествие оправдано. В образе Платона Рафаэль изобразил Леонардо да Винчи. В Гераклите угадываются черты Микеланджело. Есть там и автопортрет – справа, на втором плане, такой юный, прекрасный – это сам художник. Считается, что эта фреска – вершина творчества Рафаэля.

В замечательной книге «Образы Италии» П.П. Муратов писал так: «„Афинская школаа показывает, что золотой век искусства был наконец действительно обретен, когда волшебный дар ритмической композиции мог соединиться с благородной и свободной темой. <…> Поразительная легкость всех групп и фигур является первым впечатлением от этой грандиозной композиции. <…> Гениальность Рафаэля не умаляется тем обстоятельством, что закон, которому подчинена композиция, может быть точно выражен геометрической фигурой разомкнутого внизу круга»[29]. И еще Муратов пишет там же: «Рафаэль выше всего там, где он суммирует какие-то общие человеческие представления. Объективная правильность как-то сразу далась его образам христианской церкви и античной философии. В этой особенности его говорить со всеми и обо всем на языке, понятном каждому… справедливо полагают причину его мировой славы»[30]. Так считает Муратов – не профессиональный искусствовед, но знаток искусства, глубоко его чувствовавший. Может быть, так и есть. Я понятия не имею, как можно «говорить со всеми обо всем и быть понятным каждому». Наверное, это какая-то особая гениальность. Мой собственный опыт говорит о том, что тебя почти всегда понимают превратно, ведь у каждого человека свой взгляд на вещи, и найти общий язык со всеми практически невозможно. Но, может быть, как раз Рафаэлю был дан этот дар, потому что он стремился к божественной гармонии.

* * *

Как мы уже говорили, художникам Высокого Возрождения одинаково близки были и библейские сюжеты, и мифологические, античные. До этого приоритет всегда был за библейскими сюжетами. Дальше, в XVIII веке – времени Просвещения и атеизма – библейский сюжет почти исчезнет из искусства. А в XIX веке, например, для российской Академии художеств библейские сюжеты и античные мифы были так же, как в эпоху Возрождения, совершенно равноценны. Наверное, это говорит о том, что в живописи происходит постепенная утрата самой темы отношений человека и Бога.

Мироощущение человека эпохи Возрождения таково: он уверен, что в мире нет ничего независимого от его воли, кроме Бога. В сущности, он стремится быть равным Богу. Немало – замахнуться на такое! Он понимает, конечно, что не может быть восхваляемым, как Бог, но вообще он не против себя восхвалять…