Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Но есть и другой сюжет, который наверняка найдет понимание у значительного числа эрмитажных зрителей. Ван Гог в России больше чем Ван Гог – эта формула вряд ли может быть оспорена, ведь какой наш художник в 1960–1970‐е годы не пытался походить на безумного голландского гения, какой интеллигент не вешал его автопортрет на стенку, кто не зачитывал до дыр его знаменитые письма? Жизнь в искусстве для отечественного андерграунда – это во многом жизнь по Ван Гогу. Мы любили всех французов конца XIX века, но поистине всепоглощающей была любовь именно к Ван Гогу. В ней терялся даже Гоген с его слишком томными для сурового советского быта таитянками. Чего уж говорить о буржуазном декораторе Матиссе, парадоксалисте Дега или надменном Мане.

Но что-то изменилось в этом искусственном королевстве. Мы еще не очень умеем любить Бекмана или Беклина, но уже умеем наслаждаться ненадрывной красотой чистой живописи. Нынешняя афиша эрмитажных выставок случайно это подтвердила. Если Ван Гог показался вам зрелищем полезным, но тяжелым, спуститесь на этаж ниже – вас абсолютно утешит Матисс из датских собраний, который не только не оскорбит идеалов вашей молодости, но убедит в праве на существование той упоительной красоты визуальной роскоши, в которой мы себе по известным причинам так долго отказывали.

18 сентября 2013

«Игроки» сыграли в Петербурге

«Игроки в карты» Поля Сезанна из собрания лондонской галереи Курто, Государственный Эрмитаж

Полотна из серии «Игроки в карты» Сезанна перестали быть просто картинами в феврале 2012 года, когда королевская семья Катара заплатила за одно из них баснословные 250 миллионов долларов. Это самая большая сумма, заплаченная за живописное произведение в Новейшее время, и вряд ли что-то иное скоро перекроет этот рекорд. Понять резоны катарцев, увезших свою покупку в коллекцию, формирующуюся для Музея современного искусства в Дохе, трудно: основанный в 2010‐м музей раньше специализировался на современном арабском искусстве, к которому жестковатый европейский классицизм прованского отшельника явно не слишком подходит. Но устойчивый запах огромных денег с тех пор витает над одной из самых знаменитых серий Сезанна неотступно.

Понятно, что сам Сезанн тут ни при чем. При его жизни ничего подобного с его картинами случиться не могло, да и не очень-то его это и интересовало: он был хорошо обеспечен наследством, доставшимся от папы-банкира, а деньги, вырученные от продаж полотен, еле-еле покрывали расходы на холсты и краски. Серийность у Сезанна тоже отнюдь не коммерческого происхождения: он раз за разом повторял свои композиции, разрабатывая, усиливая, уточняя те приемы, которые интересовали его в данный момент. «Игроки в карты» – далеко не единственная серия художника, но одна из самых знаменитых. Всего «Игроков» известно пять: в Метрополитен-музее в Нью-Йорке, в фонде Барнса в Филадельфии, в музее Орсе в Париже, в лондонской галерее Курто и та картина, которая долгое время была в частных руках и теперь в Катаре. Все они написаны в Провансе в период с 1890 по 1896 год. Современные исследователи сходятся во мнении, что две американские работы созданы раньше (1890–1892), а остальные три, более темные и тревожные, – позднее. Никаких оснований для более точных датировок нет, как нет возможности пока сказать, какая из пяти была первой.

Объяснить, почему эти работы есть вершина сезанновской живописи, да и вообще значительная величина в истории изобразительного искусства, очень трудно. Можно говорить о большой традиции изображения этого сюжета – от французов XVI века и столь любимых Сезанном фламандцев и голландцев золотого XVII века до Оноре Домье или Гюстава Кайботта. Это важно.

Обязательно нужно сказать про то, что здесь очень ясно виден «неимпрессионистический» голос Сезанна. Да, Сезанн, будучи несомненным предвестником кубизма, ставил себе иные цели: ему хотелось передавать открытые цвета и упрощенные формы изображаемых объектов, сохраняя при этом величие и пафос классического искусства. Ему, Пуссену XIX века, пришлось решать множество почти математических задач, отказавшись от вроде бы незыблемого – от «правильности» рисунка. Фрукты у него покатились со столов, мягкая скатерть кажется острой как жесть, носы все как один свернуты набок, вино в бокале стоит колом. В «Игроках» этот способ видения возведен едва ли не в куб. Но и это не главное. Может быть, дело в том совершенстве спокойствия, застылости и разреженности атмосферы, которого Сезанн добивался от своих картин. Не живопись действия, но живопись абсолютного равновесия. Не активный сюжет, а драма, разыгрываемая встречей одного цвета с другим. Не сцена из реальной жизни, а идеальная композиция абсолютного покоя – того, которого в реальности и быть не может. Это тот редкий случай, когда слова и объяснения не столько помощь, сколько суета. И на картину надо просто посмотреть.

25 мая 2004

Парные танцы