Собрание работ Дега в экспозиции музея Орсе разделено на две части. И не просто разделено – разорвано двумя этажами, как будто речь идет о совершенно разных художниках. Один царит в собственном зале на первом, почти полностью академическом, салонном этаже бывшего вокзала. Здесь в окружении автопортретов и портретов друзей и членов семьи Дега, классицизирующих юных обнаженных воинов, и экзерсисов на темы Средневековья обитает и «Семейство Беллелли». Другой теснится в небольших комнатах под крышей, смешиваясь с толпой импрессионистов. Первый – ранний, очень энгровский, тонкий, трепетный, темный, прямой наследник старых мастеров, который ни в романтические французские битвы, ни в реалистические баталии не играл, а копировал великих итальянцев и нидерландцев и ничего лучше и нужнее, чем эта школа, для себя не представлял. Второй – яркий, стремительный, в вихре юбок, скачек, танца, пара, красок, герой импрессионизма и его же гробовщик.
Как ни парадоксально, ничего насильственного в подобном разделении нет – так сложилась история французского искусства, что один из главных художников ее XIX века оказался как бы двуликим. Но при более пристальном взгляде легко увидеть одного-единственного художника – столь великолепного рисовальщика и мастера композиции, что с такой школой и импрессионизм, и символизм, и постимпрессионизм были лишь вызовом мастерству последнего классициста Франции.
В Эрмитаже орсейскому шедевру выделили целый зал. Он не так чтобы далеко, но и не в прямом соседстве с другими эрмитажными полотнами Дега, происходящими в основном из собраний Щукина и Морозова, и огромным расстоянием отделен от едва ли не главной картины в творчестве Дега в целом, от «Площади Согласия», зажатой в тесноте нескольких зальчиков второго этажа по принципу своей принадлежности к «произведениям из частных коллекций Германии, перемещенным после Второй мировой войны». Последнее очень печально, пожалуй, хоть и временное, но соседство этих двух работ могло бы подарить зрителям уникальный визуальный опыт и рассказать о Дега и его никуда никогда не исчезавшем классицизме то, о чем на примере других картин можно только догадываться.
Выставкой в прямом значении слова это мероприятие назвать трудно: картина водружена на то место, где она пробудет довольно долго, пока вместе со всеми своими соседями по залам импрессионистов и постимпрессионистов не переедет в новые помещения в Главном штабе. Но то, что это значительное художественное событие, сомнений вызывать не может: полотно очистили, оно стало светлее, ярче и даже на несколько сантиметров больше. Реставраторы отогнули спрятанную за подрамник нижнюю полосу холста, которая зрительно довольно значительно повлияла на итоговый формат. Куратор выставки Альберт Костеневич даже предложил в своих подчеркнуто художественных «Заметках о картине» почти детективное расследование, кто и зачем отрезал еще около восьми сантиметров авторской живописи, при наличии которых у собаки появились бы ноги, а у девочек Лепик – удлиненные фигуры. Доказательства весьма спорные, но читателю точно будет интересно. Основное же послание «выставки» – картина была и есть одно из главных украшений эрмитажной коллекции. С чем спорить никто не возьмется.
Виконт Людовик Лепик вышел на прогулку (
Эта прогулка виконта Лепика, без сомнения, тоже семейный портрет. Но еще она – городской пейзаж. А еще – жанровая картина. А все вместе – одна из важнейших картин в истории искусства. Пустота в центре композиции, все смотрят, идут и едут в разные стороны, фигуры обрезаны совершенно нещадно, главный герой с полотна уже почти сошел, а вроде бы второстепенный персонаж (фигура слева, опознаваемая исследователями как писатель-новеллист Людовик Алеви, также приятель Дега) динамикой своего движения, наоборот, грозится занять центральное место буквально через минуту после изображенного момента.