Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Оторвались юмористы тут по полной. Глас народа в этой кампании против футуризма – это и глас ребенка (ребенок про кубистические пейзажи: «Папа, почему здесь так много землетрясений выставлено?»), и женщины (жена на карикатуре уходит от художника, потому что «он вздумал писать ее портрет»), и заказчика («Неужели это я? – Да, это ваше внутреннее Я!»), и прохожего («Что эта картина у вас изображает? – Если вы так будете смотреть, то „Гибель Помпеи“, а если перевернете, то „Автопортрет“!»).

Но главные герои тут – сами картины, они порождают параллельную реальность, в которой, как подозревают карикатуристы, и предстоит жить новым художникам и их поклонникам: у футуристов и бильярдный стол в форме кубистического зигзага, и ноги у них самих кривые, и сам с собою настоящий футурист разговаривает на «вы». Ну и в голове, понятное дело, здесь не все в порядке. Образ Канатчиковой дачи всплывает в этих текстах неоднократно. Ну и просто образ выставки футуристов как тотальный снос мозга: «Мчатся краски, вьются краски, // Без системы, без идей… // Упыри, уроды, маски, // А нормальных нет идей!» (про выставку «Золотого Руна» 1909 года, на которой показывали французских фовистов и их русских последователей). Вот только в какой-то момент тема романтического безумного художника сменяется педалированием как раз абсолютной нормальности и прагматизма «футуристов» – «Сомнения футуристки» в «Московской газете» в 1913 году: «Вот не знаю, учиться мне сначала рисовать или прямо выставить картину у „Бубновых валетов“». А это уже совсем иная песня, ее мы слышим до сих пор.

28 июня 1995

«Оком кривой, могучий здоровьем художник»

Выставка Давида Бурлюка в ГРМ

Начиная с 1960‐х годов русский футуризм был чуть ли не самым привлекательным для левого советского гуманитария течением. Он вербовал в свои давно уже поредевшие ряды все новых и новых ополченцев, оставаясь для них тем «запретным плодом», ради которого не жаль отдать многое. Мечта о том, что когда-нибудь в каких-нибудь архивах и музеях можно будет познать всю глубину и силу футуризма, согрела немало поколений московских и ленинградских филологов и искусствоведов.

Так родился миф о футуризме, вера в который не угасла и до сих пор. Яркое тому подтверждение – выставка Давида Бурлюка. Имя идеолога «российского футуризма», его центральной и наиболее эпатажной фигуры не могло не привлечь публику. Слава, рожденная воспоминаниями о былых дискуссиях и мутными фотографиями футуристических диспутов и акций, оказалась сильнее самого искусства. Даже стены музея не помешали истории оказаться привлекательнее художественной реальности. Стенды с первыми книгами футуристов стали действительным центром экспозиции, а главным экспонатом выставки явился огромный фотографический портрет Бурлюка. Ибо ни в чем лучше не выражена суть этого человека, как в нем самом.

Выставка в корпусе Бенуа демонстрирует неуемную энергию, буйный художественный темперамент, веер бунтарских деклараций, несколько стихотворений и довольно слабую живопись. Как ни трудно в это поверить тем, кто еще не видел выставку, но немногие работы Давида Бурлюка, публиковавшиеся ранее, вполне представительны. В том смысле, что остальное – не лучше. Пожалуй, более других на роль «главной картины» подходит единственная действительно знаменитая работа Бурлюка – «Портрет В. В. Каменского» (1917). Нахмуренно-испуганный лик, капризный алый рот, золотисто-былинные кудри, утрированный нимб (надпись на нем гласит: «король поэтов песнебоец футурист Василий Васильевич Каменский 1917 годъ республика Россия»), в меру авангардный пейзаж, отрывки стихов – все это врезается в память, но вряд ли как образец высокого (или лучше – самоценного) искусства.