Зачем Малевичу это было нужно? Одно предположение – прагматическое. В 1927 году он вернулся из Европы, оставив в Берлине большую часть своих произведений, и оказался в странном положении художника с именем, школой, теорией, но без произведений, которые об этих теориях свидетельствовали бы. В 1929 году должна была состояться его персональная выставка в Третьяковке, и к ней нужно было создать «ретроспективу Малевича». Другая сторона этой мощной художественной дезинформации – стремление выправить историю своего творчества, «переделать прошлое согласно теперешнему пониманию». Был импрессионизм в его юности? Напишем этот импрессионизм, но он будет высшего качества, снабженный опытом и знаниями зрелого мастера. Был период неопримитивизма? Напишем заново, но не так, как человек, только что блаживший кубофутуризмом, а как мастер, прошедший им же рожденный супрематизм. Есть в этом проекте Малевича и гордыня, желание оказаться первооткрывателем, еще более революционером, чем он был на самом деле. Есть и апелляция к лучшему пониманию зрителем – в поздних вариантах постсупрематических композиций появляется лишняя для первоначальных вариантов детализация и предметность.
Но главное в этом проекте, конечно, немыслимая амбициозность его автора. Демиург русского авангарда, человек, собиравшийся «зарезать искусство живописное, уложить его в гроб и припечатать „Черным квадратом“», художник, отказавшийся от живописи ради проповеди, футурист-хулиган и насмешник, Малевич ни в грош не ставил историческую правду. Ему историю переписать – что папиросу в уста Моны Лизы вставить. Лишь бы под теорию подпадало. Уникальный эксперимент в истории искусства продержался более пятидесяти лет. В конце 1920‐х ученики и коллеги жалели Малевича с его хронологическими играми и не верили, что ему удастся всех одурачить. Малевич оказался прозорливее и куда сложнее, чем о нем до сих пор привыкли думать. Следует признать – свою репутацию изобретательнейшего мастера ХX века он полностью оправдал.
Формально выставка приурочена к столетию постановки футуристической оперы «Победа над Солнцем», в эскизах которой впервые появляется образ «Черного квадрата», но фактически это очередная монографическая ретроспектива. Я видела все три выставки Малевича в Русском музее и считаю нынешнюю самой программной.
Главным отличием собрания Русского музея от других крупных коллекций (прежде всего от Третьяковской галереи и музея Стеделийк в Амстердаме) является его уникальная ретроспективность – в Петербурге есть Малевич «от и до», от ранних работ 1900‐х годов до самых последних полотен 1933 года. Обладая таким богатством, петербургский музей в свою постоянную экспозицию ввел только самый минимум, да и тот часто в ней отсутствует, потому что востребованность русскомузейного Малевича на международном выставочном рынке не иссякает вот уже третье десятилетие. Три большие экспозиции Малевича, устроенные Русским музеем для своего внутреннего зрителя, таким образом, приобретают значение не просто больших событий, но как бы становятся значимыми для прочтения изменений в выставочной идеологии музея.
В 1988‐м – первая после еле открывшейся еще при жизни художника в СССР выставка: слава и гордость, вынули из запасников то, что чудом спасли от распродаж и щедрых даров, да еще привезли вещи из Амстердама, куда огромное собрание попало после того, как Малевича отозвали в Союз с его выставки в Германии. Художник поехал, но вещи оставил. В 2000‐м – огромная ретроспектива, основной фокус которой был направлен на передатировку многих работ Малевича: увлекательнейшая история фальсификации истории своего творчества самим художником. И вот 2013‐й – столетие «Победы над Солнцем», а значит, и «Черного квадрата», но выставка не о «Квадрате», а опять о Малевиче как таковом.