Искусство легких касаний

— Чепушила со мной попрощался и к трансам своим пошел. Остался я с начальником конвоя. Тот улыбается, конечно, но ствол в кармане выпирает, как будто у него стояк никак не пройдет. Он, значит, опять эту маску прозрачную мне выдал, сам такую же надел и пошли мы вглубь вагона. Там все как храпели, так и храпят. Он даже дверь в нашу клетку не запер, оказалось — просто прикрыл. Открывает он ее передо мной, руками так виновато разводит — и кивает на мою шконку. Что тут делать. Я залез, он руку протягивает — давай, мол, маску. Я и отдал.

— А потом?

— А потом вагон качнуло, как на стыке бывает, и я проснулся.

— Где?

— В столыпине. Где же еще.

— А чепушила?

— Чепушилы этого не было уже. Сняли ночью.

— Ясно, — сказала верхняя тьма. — Он потому и дурковал так, что знал — ночью на другой маршрут переведут. Хоть маляву на него составили?

— Непонятно было, на кого, — ответил Плеш. — Да и забыли про него быстро. Мало ли петухов на зоне.

— А, блять, — сказал кто-то из чертей. — Только теперь доперло. Так это твой сон был! А то у меня крыша уже поехала.

— А я сразу понял, — произнесла верхняя тьма кавказским голосом. — Я тоже, помню, пошел как-то раз гулять по полю. Там стадо овец. Я подхожу, а эти овцы на самом деле не овцы, а девочки в таких белых пушистых платьях. Все на четвереньках стоят и кого-то ждут. Молодые, нормальные такие дамки. Смотрят на меня и молчат. Я к одной пристроился, дрыг раз, дрыг два — и тоже проснулся. Знаешь где? В изоляторе на первой ходке.

В клетке погас свет. Потом за решеткой нарисовался силуэт конвойного:

— Спать, драконы! Отбой. Ссать строго в бутылки, место должно еще быть. Срать выведем завтра.

— Спасибо за заботу, гражданин начальник! — просипел кто-то из чертей. — Чтоб ты так срал завтра, как я сегодня!

Конвоир поглядел на него тусклым взглядом, что-то взвесил — и, видимо, решил не связываться. Еще через минуту свет погас и в коридоре. Стало совсем темно.

— Ну и че дальше было? — спросила верхняя полка, когда конвоир ушел.

— Да все как обычно, — ответил Плеш. — Через день довезли до зоны. Столыпин этот самым настоящим оказался. Тем самым, в который я садился — у него на боку пятно краски было, я запомнил. Да и клетка та же самая, даже царапины одинаковые на стенах. Вот только лодку эту, которую чепушила на стене рисовал, мусора со стены стерли. Еще когда спали все. Чтоб, типа, никакой надежды… Выгрузили нас, короче, прямо в поле — прыг-скок вместе с вещами, конвой стреляет без предупреждения. Ну и стал срок свой мотать.

— Тебе не предъявили, что с петухом уплыть захотел?

— Базар про петушиную лодку был, — ответил Плеш, — но я с него грамотно съехал. Сказал, что лоха разводил и ловил на слове. Руками его не трогал, вещей его не касался. А про сон я тогда никому не рассказывал. Так что какой с меня спрос?

Тьма наверху зевнула и сказала что-то неразборчиво-неодобрительное.

— А про сон этот, — продолжал Плеш, — я до сегодняшнего дня даже не рассказывал никому. Сильно на меня подействовал…

— Почему подействовал? — спросили снизу.

— Трудно сказать. Словно я понял, как оно в жизни бывает. И захотелось мне тоже… Ну, может, не так высоко, но подняться. Короче, другим человеком я стал, вот что. Отсидел полгода, потом на условно-досрочное подал. Кум отпустил.

— А дальше?

— Дальше пошел к успеху, — усмехнулся Плеш. — И нормально так сперва все было… Пока вот опять не осудили, мусора позорные, за хозяйственное преступление… Только я теперь не сдамся. Освобожусь — опять к успеху пойду. Я свое у жизни по-любому зубами вырву. Я видел, какой он, успех… Хоть и во сне это было, а все равно… Эх…

— Интересная история, — сказала верхняя тьма. — И какой ты из нее главный вывод сделал?

Плеш долго молчал. Дыхание его стало шумным, словно он незаметно для себя засыпал.

— Ты спишь, что ли?

— Не, не сплю пока, — ответил Плеш. — Думаю, как объяснить… Вот есть такая хохма, что рай для комаров — это ад для людей. Если на распонятки перевести, ад для петухов — это рай для правильных пацанов. Вроде пернатые под шконкой, а братва на пальмах. Только это глюк и разводка.

— Почему?

— Потому что братва на самом деле не на пальмах. Она на нарах. Просто она верхние нары пальмами называет. А на пальмах — на реальных пальмах, которые на пляжах растут — петухи. И они как раз в раю. А мы в этом петушином раю работаем адом. Едем в своем тюремном вагоне и думаем, что масть держим. А вагон этот катит по большой синей и круглой планете, где про нас ничего даже и знать особо не хотят. И петух на ней — самый уважаемый человек. Как это в песне пели — с южных гор до северных морей пидарас проходит как хозяин необъятной родины своей…

— Обоснуй.

— А че тут обосновывать, — пробормотал Плеш уже совсем заплетающимся языком. — Тут в культуре понимать надо. Вон в Америке знаете как? Если кто про себя объявил, что он еврей и пидарас, он потом даже правду у себя в твиттере писать может.

— Правду о чем?