Искусство легких касаний

— Не то чтобы люди ничего не видели, — продолжает он. — Но видит не человек, а глаз. Мозг обрабатывает приходящие из глаза сигналы и готовит набор отчетов, каждый из которых в принципе готов стать восприятием…

Бонье снимает трусы и остается совершенно голым. С некоторым удивлением Голгофский видит, что тот уже полностью готов к битве.

— А умное и хитрое подсознание, — продолжает Бонье, распечатывая пачку презервативов, — тщательно выбирает, что из этого осознавать, а что нет, опираясь на шаблоны, полученные от родителей, воспитателей и корпоративных СМИ — ибо главной целью и единственным смыслом человеческой жизни, как известно, является выживание… Подобные калькуляции и составляют самую суть принадлежности к той или иной культуре. К тому же на рыночной площади, где гуляют голые короли, постоянно выступают веселые жонглеры, фокусники и прочие колумнисты, делающие вид, что все в порядке…

Голгофский кивает, а Бонье тем временем надевает на себя зимнюю резину (так Голгофский называет презерватив повышенной толщины).

— Но вот какой-то глупый мальчик говорит: «А король-то голый!» И восприятие, только что отделенное от сознания презервативом защитного неведения, врывается в ум. Его уже нельзя отфильтровать — оно за секунду превратилось из вытесненного секрета в общее место… Вы так и будете стоять здесь одетым, мой друг?

Голгофский нервно ослабляет галстук.

— Химеры чем-то похожи на голых королей, — говорит Бонье. — Они вызревают в ментальном измерении, как груши за окном — чтобы заметить их, достаточно одного быстрого и точного взгляда. Но наше сознание не бросит туда этого взгляда просто так — как не бросает его на многое другое, теоретически ему доступное. До тех пор, пока триггер не укажет, на какой именно ветке висит Луи-Филипп…

Бонье звучно щелкает пальцами:

— Voilà! В стекло с жужжанием бьется муха, мы поднимаем на нее глаза — и замечаем висящую за окном грушу. Ну или — голого короля. Мы бросаем взгляд на триггер, но видим не его, а то, что находится прямо за ним. Так это и работает… Но где же наши девочки?

В этот момент открывается дверь — и в комнату врывается полиция в тяжелом снаряжении. Бонье и Голгофского валят на пол и надевают на них наручники; через минуту их уже везут в участок в разных машинах. Голгофский лежит на полу лицом вниз и пытается сообразить, что он мог натворить.

На ночном допросе небритый молодой следователь напоминает Голгофскому, что во Франции наказывают не секс-работниц, а их клиентов. Бонье взяли с поличным, чтобы не сказать грубее — на нем даже был презерватив. Ситуация Голгофского полегче.

Голгофский говорит, что они продолжали научный спор, начатый на симпозиуме, и он не собирался грешить. Поскольку в момент задержания он был одет, доказать его умысел сложно. Следователь куда-то звонит и после этого долго пытается выудить из Голгофского признание, что это он заставил путан надеть желтые жилеты, выполняя задание российских спецслужб. Голгофский не сдается:

— Нет, мсье, нет. Вы же француз и должны понять — я в такой ситуации мог бы попросить их разве что снять жилеты… Но никак не надеть. Клянусь химерами Нотр-Дама, бляди напялили их сами…

В конце концов его отпускают.

— Свободу узникам бессовестности! — кричит Голгофский зарешеченным окнам, за которыми держат его товарища по недосчастью.

Бонье выпустят позже, когда оформят штраф — но Голгофский понимает, что тому вряд ли приятно будет на трезвую голову вспомнить про русского друга, стакан вина, революсьон д’Октобре и все вот это вот. Дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.

Послав воздушный поцелуй хмурому небу Лукдунума, Голгофский уезжает в Париж.

* * *

Здесь начинается новый этап расследования — вернее, попытка его возобновить.

«Я долго бился вслепую, будто ставший ночной бабочкой Дон Кихот».

Голгофскому не дает покоя тема, которой был посвящен доклад Бонье. Разум как сверхъестественное существо? Возможно, остроумный француз просто хотел удивить аудиторию парадоксальным сравнением? Но Голгофскому кажется, что дело в чем-то большем…

У него теперь нет четкого следа — приходится фильтровать много случайной информации. Он настойчив, но тупик следует за тупиком. Парижские масоны ничего не знают — или не говорят ничего нового ни о культе Разума, ни о химерах. Голгофский получает в подарок несколько гипсовых гаргойлей — и это весь улов.

Про него уже поговаривают в интеллектуальных кругах французской столицы и считают человеком со странностями. Пару раз он замечает слежку.

Метаниям русского интеллекта в парижских переулках посвящено без малого двести страниц. Они заполнены в основном метафизическими спекуляциями и отзывами о ресторанах — все это мы с удовольствием пропустим. Отметим только, что именно здесь встречается самый длинный абзац во всей книге: «понос сознания на целых пять страниц», как выразился один из критиков.