Искусство легких касаний

— Даже сегодня, — гремит Бонье, — когда мы читаем какую-нибудь серьезную мировую газету, мы по-настоящему доверяем прочитанному только тогда, когда оно ссылается на божество по имени Reason. Так же когда-то верили Мардуку, Шиве, Иегове, Иисусу. Но новый бог выбирает анонимную скрытность… Повторяю, что это не совсем новый бог. Новое — это хорошо забытое старое… Перед нами просто очередная маска величайшего из древних могуществ, которое одним своим ликом повернуто к современности, а другим, архаичным, еще привечает поклоняющихся ему по старинному обряду… Намекну… Древний бог Атлантиды… Lord of the Rings, как рискованно пошутил брат Джон Рональд Рауэль…

В зале рукоплещут.

— И ни слова больше. Вдумаемся в это как следует. Нотр-Дам-де-Пари — это еще и храм той великой сущности, что подарила когда-то людям инструмент познания добра и зла! Конспирологи шепчутся о власти тайного правительства, но реальность куда чудесней: мы со всех сторон окружены мертвыми религиями, до сих пор делающими вид, что они есть — а управляет нами воля тайного, могучего и очень реального божества, которое делает вид, что его нет. Ибо один из главных постулатов культа Разума в том, что бога нет, а есть… Разум. Так спрятаться на самом виду надо, конечно, уметь… Но сущность эта скрыта только от черни, от тех послушных безропотных бедняг, которых сплавляют в смерть на айфонах. Ее видели мистики разных направлений, часто далеких от европейской мысли. И они рисуют довольно грозную картину… Да…

На этой загадочной ноте Бонье умолкает. Похоже, собравшиеся понимают, что имеется в виду — и вопросов не задают.

Голгофский знакомится с Бонье после его выступления и рассыпается в комплиментах. Бонье тоже рад видеть брата из России — и невысокий градус Голгофского вызывает дополнительную симпатию к гостю («пиджачишко на мне рваный, — иронизирует наш автор, — градусишко небольшой…»)

— Вы, русские, мастера пить, — говорит Бонье. — А знаете ли вы, что в Европе Средних веков были в большой моде состязания пьяниц? Они соревновались, кто кого перепьет. Я как раз в настроении… Поедем в город, Константин. Я вызываю вас на дружеский матч.

Голгофский понимает, что это его шанс — у Бонье может развязаться язык. Они едут в ресторан и начинают вечер с перно и пастиса. Затем следует кир — смесь смородинового ликера с белым вином (Голгофский не очень удачно шутит, рассказывая Бонье про русскую франкофилию и глагол «кирять»). Дальше, увы, на столе оказывается неизбежная в современной Франции бутылка бурбона.

Бонье подходит к джук-боксу и ставит «Натали» Жильбера Беко — весьма известную песню из шестидесятых.

— Вот образ России, которую я люблю, — говорит он.

Голгофский вслушивается. Надменный и хриплый французский голос рассказывает о секс-туризме в Москве — стакан вина, революсьон д’Октобре, неизбывное «кафе «Пушкин», натурально, сама Натали — и вдруг музыка как бы взрывается исступленным танцем мамелюков из КГБ, уже в сиську пьяных, но все еще искательно пляшущих перед высоким французским гостем под страхом партийного выговора…

— Этот образ точен на все сто, — вздыхает Голгофский. — Увы, но эту Россию мы профукали точно так же, как и ту.

— Ту — это какую?

— Ну, эн-минус-один.

Бонье, похоже, не помнит школьной математики, и ему кажется, что гость чем-то задет. Он начинает скабрезно острить про европейских политиков. Голгофский не всегда успевает за своим собеседником. Например, тот упоминает последний фильм из Эммануэль-саги: «Эммануэль и Ангела» («ваше поколение еще узнает аллюзию»).

Голгофский вспоминает эротическую франшизу из прошлого века — и предполагает, что речь идет о новом образе Эммануэль-лесбиянки. Но Бонье разъясняет, что имеется в виду французский президент Эммануэль Макрон и его гипотетическая супружеская неверность: он, как известно, любит женщин ультрабальзаковского возраста.

Дурно попахивающая шутка — эйджизм ничем не лучше гетеросексизма или айболизма[5]. Но Голгофский хавает.

Наконец Бонье успокаивается, и Голгофский в общих чертах пересказывает ему то, что слышал от Солкинда о ноосферных импринтах в древнем Египте.

— Вы упоминали сегодня про химер, — говорит Голгофский, — и сказали, что это создания человека. Не видите ли вы здесь определенной преемственности?

Бонье немного трезвеет. Он помнит Солкинда и свою беседу с ним. Видно, что тема ему интересна.

— Преемственность магического Средневековья с Вавилоном и Египтом вопрос сомнительный, — говорит он. — Тайные традиции так же хрупки, как все остальное в человеческой жизни. Исчезали целые народы и культуры. Что уж говорить об оккультных знаниях.

— Но это ведь очень особенная область, — отвечает Голгофский. — Тут действуют другие методы передачи.

Бонье пожимает плечами.

— Возможно, отдельные умения переходили из культуры в культуру через путешественников и беглецов, — продолжает Голгофский. — А может быть и так, что сохранялось лишь самое общее понимание известного с древности магического механизма.

— Про какой механизм вы говорите? — спрашивает Бонье.