Искусство легких касаний

Животная энергия, выясняет Голгофский, переносилась в обычные дирижерские палочки, которые закупались в Лозанне; во время одного из обысков на «Новом Деле» их запас был обнаружен — и капитан Пайнлэк, не моргнув глазом, объяснил полицейским чинам, что это лучины для растопки. «Ага, — вдумчиво кивнул полицейский офицер, — а топите вы, вероятно, скрипками Страдивари…»

Впрочем, записи в дневнике Угловато показывают, что весьма серьезные суммы тратились Пайнлэком и его сподвижниками именно на то, чтобы поддерживать видимость благородной бедности — в те годы у английской разведки было намного больше денег, чем сегодня.

Интересно, что, хоть в дневнике Угловато не приводится точного состава микстуры, вводившей исполнителей в сноподобный транс, на его страницах пять раз (!) упоминается шпанская мушка. Видимо, фармакология ритуала не слишком изменилась со времен Французской революции.

«Если мы вспомним, — пишет Голгофский, — что именно английские негоцианты в свое время поставляли шпанскую мушку де Саду, складывается впечатление, что антисемиты самым роковым образом ошибаются в понимании источника мирового зла…»

Оставим и это глупое замечание на совести Голгофского — нормальный историк, да и просто человек, никогда не будет переносить на большие человеческие общности вину за действия отдельных их членов, спецслужб и даже правительств — именно за этой гранью начинаются шествия с факелами, восторг единения с вождем и ковровые бомбардировки городов, где он был испытан.

Почти в каждой главе своей книги Голгофский архивирует для читателя небольшой катарсис (увы, распаковывающийся не всегда). Здесь эмоциональный пик достигается, когда Голгофский находит в дневнике следующую запись:

победа сознат. смел. раб. — три свин. 8 ведер мух.

В этот момент мы возвращаемся к началу книги, где изображен сидящий за своим рабочим столом Константин Бальмонт. Голгофский сверяет даты — стихи написаны поэтом через несколько дней после того, как Артемий Угловато занес в свой гроссбух процитированную выше пометку.

Да, связь одного с другим несомненна — но, когда Голгофский пытается увязать не вполне обычную для Бальмонта навязчивую гражданственность стихотворения с большим объемом скормленных свиньям мухоморов, мы уже не с ним — вряд ли стоит относиться всерьез к подобному писаревскому материализму.

Голгофский задается еще одним интересным вопросом — что послужило триггером для активации этой химеры? И сам же на него отвечает — наверняка какая-нибудь неприметная строчка в передовице из «Русского Слова» (известно, что газета обменивалась материалами с «Таймс»).

«Было примерно так: Бальмонт просматривает передовицу, кидает газету на стол, поднимает задумчиво-мечтательный взгляд в окно, и —»

В конце этой главы Голгофский предлагает нам еще раз вглядеться в лицо капитана Пайнлэка в образе индийского факира.

* * *

Голгофский наконец вспоминает про Ирину.

— Откуда этот гроссбух? — задает он вопрос, возникший у читателя еще сто пятьдесят страниц назад.

У Ирины ангельский характер: вместо того чтобы опробовать на Голгофском свой маникюр, она тихонько отвечает:

— У папы была большая картонная коробка с надписью «ROOT». По-русски «корень». Он ее прятал на антресолях, куда я не могла залезть. Вот там эта книга и лежала. Потом он перенес ее в кабинет.

— А что еще было в этой коробке? — спрашивает Голгофский.

Ирина улыбается. Видно, что воспоминание ей приятно.

— Я в детстве думала, лечебные корешки. Один раз, когда у нас был ремонт, я подтащила к антресолям стремянку и открыла коробку. Внутри оказались странные вещи. Вот этот гроссбух. Указки типа дирижерских палочек. Несколько старых газет. Какая-то надписанная черноморская фотография…

— А куда все делось? — спрашивает Голгофский.

— Выбросилось постепенно, — говорит Ирина. — Папа просто потерял интерес, наверное… Гроссбух вот остался.

— А еще что-нибудь сохранилось? Может быть, эти дирижерские палочки?

Ирина хмурится, вспоминая.

— Палочки выкинули. Но я потом видела кавказскую фотку. Кажется, шестидесятые или семидесятые. Какая-то женщина на фоне беседки. И море. Я почему-то решила, что это старая папина любовь… Он этой фотографией книги закладывал. Вот в какой-то книге я ее и видела, и не так давно.

Вещи генерала, все его архивы и документы были вывезены спецслужбистами сразу после случившегося с ним несчастья — но книг не тронули. Ирина забыла, где именно она видела закладку-фотографию. Она только помнит, что это был зеленый том приличных размеров. Кажется, про немецкую философию.