Искусство Ленинграда, февраль 1991

И Сипун несколько сник. Но на собрания ходить продолжал...

И вот наконец наступило 5 марта 1953 года, умер диктатор.

Медленно, со скрипом, но что-то стало меняться.

И все же с Сипуном покончили не композиторы, а писатели. Один из руководителей навел о нем справки, и оказалось, что никакой он не представитель МВД, а просто жалкий самозванец.

И с ближайшего собрания писатели выгнали его с треском.

Так Сипун исчез из поля нашего зрения как уродливый фантом...

Много лет спустя я сидел на скамейке Екатерининского садика и неожиданно увидел Сипуна. Он был в штатском, с тросточкой в руках и дефилировал по аллее взад и вперед.

Никого не видя перед собой, он шепотом что-то произносил. Выражение лица его постоянно менялось. То было благодушным, то становилось грозным. Вдруг, остановившись, он топнул ногой, стукнул палкой. Это он, видно, кого-то распекал.

И тут меня осенило.

Ведь он не жил все эти годы, а бесконечно прокручивал в мозгу недолгий период своей призрачной власти.

И несмотря на все омерзение, которое он внушал, мне почему-то стало жаль его.

Не испытавший ни концлагерей, ни травли, ни унижений, он все же по-своему тоже оказался жертвой сталинизма, его безобразным, искореженным порождением.

Вполне могу себе представить, что дело кончилось сумасшедшим домом.

КТО ЖЕ ПРАВ?

В 1946 году профессор В. В. Щербачев рассказывал нам, студентам, что жил в Ленинграде до войны композитор, писавший исключительно похоронные марши. Когда у него спрашивали, зачем же столько похоронных маршей, он отвечал: «Вам похоронные марши не нужны, а народу они нужны».

Мы весело смеялись.

Эту историю знали все композиторы старшего поколения, и всеми она оценивалась однозначно: нелепая мания не совсем полноценного человека.

Я в довоенное время был ребенком, подростком.

Но и потом, когда мне самому пришлось многое увидеть, узнать, пережить, целостная картина сталинского времени долго не выстраивалась в моем сознании.

И лишь гораздо позже меня пронзила мысль: а что если этот больной человек, отчасти лишенный инстинкта самосохранения, присущего обычным людям, чувствовал свою эпоху гораздо глубже и острее, чем другие!

Говорят, у неграмотных отличная память, слепые прекрасно слышат.

Может быть, он сквозь все крики «ура» явственно расслышал стук топоров на лесоповалах, грохот тачек, стоны умирающих, треск расстрелов, плач детей?

Может быть, его похоронные марши правдивее отразили действительность, чем бодрые песни Дунаевского, Покрассов, «Песня о встречном»?

Недаром на Руси юродивые считались пророками.

ОТ ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО

МИХ. МАТЮШИЧ

Мы начинаем повествование об истории российских искусств, отраженной в зеркале сатирической графики.

Так случилось, что этот существенный (и вполне самостоятельный) пласт отечественной культуры оказался практически не востребованным нашей наукой. Что ж, попробуем восполнить этот досадный пробел.

Ибо взгляд карикатуриста — это взгляд современника, позволяющий уточнить, а порой изменить последующие оценки того или иного явления в искусстве.

Карикатура — это и оборотная сторона популярности «объекта»: артиста, художника, писателя. Это и признак здорового духа общества, его умения ценить и понимать шутку, пусть даже достаточно едкую,— умения, увы, утраченного нами. Но главное — это историческое свидетельство, документ, такой же важный, как слово, и требующий к себе столь же серьезного внимания...

ГЛАВА I. ИСТОКИ

1. ИСТОКИ ИСТОКОВ

Русской сатирической графике чуть более полутораста лет, ибо во все времена и всеми правителями России сатирики преследовались «злейшими истязаниями», да к тому же искусства, особенно поначалу, Гораздо меньше привлекали внимание карикатуристов, нежели общественная жизнь.