Искусство Ленинграда январь 1991

— Мне казалось, что морскому волку все трын-трава. Но ты и на судне, чувствую, остался с носом. Какой разговор — пошли дальше. Весь дом в нашем распоряжении, хоть кол теши.

Взяли клеенку, стулья и направились дальше. Отыскали хорошую, светлую комнату — в окне стекла целые. Устроились. Мишка даже кресло-качалку раздобыл. Повалился в нее и с наслаждением вымолвил:

— Вот так сидел бы и качался. И никакой жены не надо!

— Семья — дело серьезное,— заметил Ксима многозначительно.— А насчет качаться — выпивки мало.

Тем временем я сервировал. Стаканы посмотрел на свет. Разлил понемногу. Приподнял стакан и произнес:

— За нашу случайную встречу с Ксимой!

— За нашу случайную жизнь на земле,— согласился Мишка.

— За наше случайное здоровье...

Выпили. Принялись зажевывать. Не торопясь.

Ну что нам надо? Не напиться же, действительно, а просто — посидеть и потолковать о своих делах, как личных, так и семейных, поплакаться друг другу в жилетку. Где еще поплакаться во всем городе? В ресторан идти — надо копить на ресторан, хотя и зарабатываем прилично. Я — ведущий. Мишка — вообще изобретатель с авторскими свидетельствами. Ксима — человек флотский, а они не обижены. Им еще и одежа казенная, со скидкой. Но дома — жены. А они такие. Я к Мишке не могу прийти с бутылочкой, чтобы языки почесать. Тяжело весь день в костюме, как в футляре. Все думаешь, как бы чего лишнего не брякнуть — в нашем НИИ долго все помнят.

А как я к Мишке-то? Когда он сам к себе — е-два, е-четыре...

А у меня жена присядет обязательно и станет выказывать «ум, алчущий познаний», а когда Мишка уйдет, начнет считать, на сколько он колбасы съел. А он как назло такой обжора! На лету глотает! Вот и получается, что мы как бездомные сироты. Дом есть, но он вроде как бы и не дом. Из-за этого и идти не хочется ни к кому. Понимаешь. Сидишь у людей и чувствуешь, что тут свершится после твоего ухода. А что за дом, если возвращаться в него, как на гауптвахту бессрочную.

А тут еще оба мы с Мишкой алиментщики, отчего комплекс вины в нас развился до такой степени, что, кажется, приключись землетрясение на острове Суматра, почувствуешь себя виноватым перед женой. Упало давление, потекли дожди — виноват перед тещей. Оба мы были вначале новобрачными барашками, лишь потом переросли в баранов.

Время от времени с Мишкой приключаются извержения внутренних вулканов, и тогда он режет правду-матку жене. Нет! Вы вслушайтесь в эту нелепость: «режет правду-матку жене»! По-моему, бесполезнее занятия нет на свете, чем пытаться доказать женщине, что она не права. Все равно что ругать трамвай за то, что он железный.

— А не застукают ли нас здесь? — усмехнулся Ксима.— Уж очень мы уютно тут сидим. Такого не бывает, чтобы так уютно ни с того ни с сего. Придут дружинники — и хоп — извольте мыться!

— Во-первых,— говорю я,— этот дом нужен им как пятое колесо телеге. Но с другой стороны, заставь дурака богу молиться, он уж точно сыщет, где собака зарыта, будь это хоть седьмая вода на киселе. Но мы ж трезвые и не станем выкобениваться, словно рыба об лед. И потом, где запрещается распивать отрицательные напитки? В общественных местах. А дом, ушедший на капремонт, из которого даже тараканы в комодах выехали, разве является общественным местом?

— Это все они виноваты! — вскочил Мишка из качалки.— Я их всем нутром ненавижу!

— Дружинников? — спросил Ксима.

— Я сам — дружинник. Баб! Это ведь мы из-за них вынуждены пить в антисанитарных условиях, в сломанном доме! Ух, собачки-болонки!..

— Успокойся,— сказал я.— Здесь не так уж и плохо. Смотри, какой прекрасный питерский колодец. Тополь какой шикарный! Соседей нет...

— Плевал я на все на это! — воскликнул Мишка и подтвердил слова делом.

— Женщину надо любить и уважать,— мудро вставил Ксима.— Женщина — это подруга жизни, соратница.

— Как я ее могу любить? Когда она сама себя любит, всех подруг любит... Только баб любит, да еще и нам их любить? А кто же нас-то станет?.. Даже темный крестьянин — и тот бережет свой рабочий скот. А я лишен условий — не могу изобретение протолкнуть — нет возможности доработать.

— А что за изобретение? — поинтересовался Ксима.

— Придумал ручку к батону. Знаете, очень удобная вещь. Забыл авоську. Прихожу в булочную, беру батон за ручку и несу.

— Так раньше же калач был,— заметил я.

— То калач,— сказал Мишка.— А то батон. У калача ручка из теста, а у батона — бумажная. Понял? Ведь в перспективе у меня многое запланировано. Например, ликвидировать холодильники. Сделать один агрегат на весь дом и пускай качает фреон, а в каждой квартире типа крана. Поставил герметический ящик — он тебе и холодильник. Тут в каждой квартире по мотору, а у меня на весь дом будет один мотор.

Все дружно закурили. Мишка принялся ходить по комнате, скрипеть паркетом. В качалку забрался Ксима.

— А ты как появился, Ксима, тут? — спросил Мишка.

— Из рейса в рейс,— коротко и немного грустно ответил тот.— Как всегда. Земли почти не вижу. Из Гваделупы через Игарку в Марокко.