Искусство непохожести. Книга о Зощенко

И вот, показав «отталкивающий мир» своей сатиры в истории, Зощенко заставляет читателя почувствовать полную непереносимость этого «мира». Можно заболеть ощущением полной невозможности жить, навсегда почувствовать отчаяние, если бы оказалось, что действительный смысл истории исчерпывается доставшейся в наследство обывателю «камердинерской» философией жизни и истории. И такой вывод из опыта своей «истории» Зощенко предвидит:

«Итак, мы прекращаем описание этих свирепых дел. И переходим к более мягким историческим моментам. И к более легким пейзажикам и сценкам.

Но все же остается, так сказать, некоторый неприятный осадок. Какая-то горечь.

Поэт так сказал, усиливши это чувство своим поэтическим гением:

Но всё же навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать и больно жить.

Насчет боли — это он, конечно, поэтически усилил, но какой-то противный привкус остается. Будто, извините, на скотобойне побывали, а не в избранном обществе, среди царей и сановников.

Вот, кстати, славный урок получат всякого сорта барышни, которые при наивности своего мировоззрения согласны воскликнуть: дескать, ах, они охотнее находились бы в каком-нибудь там XVI столетии, чем в наше прозаическое время.

Вот вам, я извиняюсь, и поэзия, — глядите, за ребро повесят. Дуры».

Так Зощенко показал, что суд истории с точки зрения «сентиментального гуманизма» приводит к разоблачению «поэзии» истории. Показав «прозаический» смысл истории, показав историю как опрокинутый в прошлое мещанский «страшный мир», Зощенко дал, таким образом, возможность этому миру съесть историю. История благодаря этому также стала «страшным миром», в ней выступили во всей своей ничтожности обман, неравенство, произвол и бесчеловечность — выступили те именно ее свойства, которые получил в наследство осмеиваемый Зощенко мещанский мир.

Таков оказался итог решения писателем поставленной перед собой задачи показать отрицательные качества человека частнособственнического мира для того, чтобы увидеть в полный рост этого врага.

Философия истории

Что же противопоставляет Зощенко своему страшному мещанскому миру?

«Страшному миру» частнособственнического общества Зощенко противопоставляет социализм, «новую страницу истории, той удивительной истории, которая будет происходить на новых основаниях».

Зощенко стремится увидеть сквозь сегодняшний день рождение будущей жизни человечества, которая, говоря словами Гегеля, находится еще в зародыше и стучится как цыпленок в скорлупу. «Всегда, — пишет Зощенко, — как-то хочется увидеть, как там у них пойдет». Зощенковский оптимизм обращен в будущее, так же как были обращены в будущее и мировоззрения Хлебникова и Маяковского. Это есть оптимизм писателя эпохи социалистической революции. Мы видим, как снова и уже совершенно по-другому Зощенко подошел к теме Коленкорова: «Если через триста лет не наступит прекрасная жизнь, то можно и под трамвай!»

«И мы, — пишет он, — имеем скромное мнение, что… плохое произошло, пожалуй, не из-за денег, а из-за удивительной системы, или, вернее, из-за распределения денег, которые проходили не через те руки, через которые им надлежало проходить».

На чем же основан оптимизм Зощенко? Ответ на этот вопрос мы находим в заключении «Голубой книги».

«Итак, — пишет Зощенко, — «Голубая книга» закончена.

И вместе с тем заканчивается музыкальная симфония. Громко гремит медь и бьют барабаны. И контрабас гудит веселое приветствие.

И мы очень рады и довольны, что на этот раз заканчиваем наше сочинение с чувством сердечной радости, с большой надеждой и с пожеланиями всего хорошего.

И основную тему нашей радости можно определить в нескольких словах.

…Нас трогает стремление к чистоте, справедливости и общему благу.

И вот пример из жизни литераторов.

В золотом фонде мировой литературы не бывает плохих вещей. Стало быть, при всем арапстве, которое бывает то там, то тут, есть абсолютная справедливость. И эта идея в свое время торжествует. И, значит, ничего не страшно и ничего не безнадежно.

Вот почему медные трубы нашего сочинения звучат на этот раз непривычно громко. Но нашего смеха тем не менее эти трубы не заглушают.

Французский писатель Вольтер своим смехом погасил в свое время костры, на которых сжигали людей. А мы по мере своих слабых и ничтожных сил берем более скромную задачу. И своим смехом мы хотим зажечь хотя бы небольшой, вроде лучины, фонарь, при свете которого некоторым людям стало бы заметно, что для них хорошо, что плохо, а что посредственно.

И если это так и будет, то в общем спектакле жизни мы сосчитаем нашу скромную роль лаборанта и осветителя исполненной».

Роль литературы здесь не случайно подчеркнута. Оптимизм Зощенко основан на вере в способность человечества отбирать для себя лучшее, на современном гуманизме. Зощенко убежден в правоте социализма, ибо он видит, что строительство социализма в нашей стране уже являет человечеству новый, лучший порядок общественной жизни.