Искусство непохожести. Книга о Зощенко

Оказалось, что метод, которым написаны сатирические главы, не позволяет раскрыть тему оптимизма с той глубиной, которая дала бы ей возможность победить художественную силу трагического смысла содержания мещанской жизни. Ибо вообще, отправляясь только от интересов отдельного человека, от интересов личности, невозможно показать положительное содержание истории, решить задачу построения оптимистической философии истории. Не от психологического Робинзона надо исходить, чтобы увидеть положительное содержание истории. Зощенко и сам чувствует, что одного только человеческого благородства недостаточно для утверждения жизни. Вот почему он вводит, показывает конкретные проявления этого благородства: именно потому он заставляет Радищева разбрасывать свою книгу (общественная деятельность — вот где выход из мещанского «потребительского» мира). Потому же он потрясен и умилен словами Рылеева о свободе, ибо положительный смысл исторического процесса можно показать только в самом содержании исторической борьбы за свободу, показав дух и существо идей, за которые погибали лучшие люди человечества, показав тем самым привлекательность этой борьбы, привлекательность самого исторического процесса.

«Исторический материализм, — говорит В.И. Ленин, — впервые дал возможность с естественно-исторической точностью исследовать общественные условия жизни масс (курсив мой. — Ц.В.) и изменения этих условий»^[70].

Творчество масс осуществляется в труде. Освобождение труда приходит в социальной борьбе. «А учит только серьезная, упорная, отчаянная борьба»^[71].

Зощенковская борьба с мещанским миром есть борьба отдельных благородных людей. Поэтому невозможно показать в пределах такой постановки вопроса, что развитие человечества к социализму есть освобождение творческой инициативы трудящихся, то, что Гегель определял в истории как постепенное высвобождение духа из материи, как прогресс сознания свободы, и то, что марксисты, освободив от гегелевского идеализма, определяют как освобождение творчества масс, подлинных творцов исторического процесса, рассматривая каждую новую общественную формацию как новую почву для освобождения масс, развития их борьбы и развязывания их творчества в труде^[72].

Мир обывателей есть мир потребителей культуры. Решая вопросы философии истории только в пределах интересов этих потребителей, индивидуальной человеческой личности, — невозможно показать величие и осмысленность истории. Такой оптимизм может быть выражением только субъективного миропонимания. Вот почему тема зощенковского оптимизма присутствует в книге как лирическая оценка жизни, как субъективное устремление. Зощенко стоит против построенного им «отталкивающего мира» сатиры, убежденный в правоте социализма, как Гулливер среди лилипутов. Они незаметно обвязывают его тонкими нитями, ибо он один, и его оптимизм оказывается бессильным вывести его из этого «мира», все дороги которого ведут внутрь. Метод раскрытия темы оптимизма в «Голубой книге» — романтическое введение себя в «отталкивающий мир своей сатиры» — привел к тому, что Зощенко не удалось преодолеть трагизм темы. Утверждение жизни, оправдание культуры и торжество сознания в истории, в борьбе человечества за культуру — эти идеи оказались в «Голубой книге» только поставленными. Разрешение же их только намечено отчетливой позицией, занятой в этих вопросах в книге автором.

Нужно было искать совершенно новые художественные средства, другие темы, для того чтобы найти и в искусстве тот великий мир, в котором живет писатель, для того чтоб оптимизм Зощенко получил такую же силу художественного утверждения, как и его сатира.

<Здесь должно сделать отступление. Эти противоречия романтической сатиры Зощенко представлены и в его драматургии. Хотя анализ театра Зощенко не входит в задачу нашей книги, мы хотели бы отметить, что своеобразие драматургии Зощенко проистекает из его стремления создать реалистические пьесы на основе системы романтической сатиры, отличающей его прозу.

Но развитие действия в реалистической драме происходит по объективной логике событий. Поэтому авторская оценка изображаемого мира, отличающая метод Зощенко, здесь отступает на второй план.

Вследствие этого возникает возможность различных истолкований драматургической системы Зощенко (как смешной комедии, как сатиры, как пародии, как лирической драмы и др.). «Мои пьесы, — сказал Зощенко, — неправильно понимают. Их нужно играть как фарсы».

Зощенко ясно видит противоречия создаваемой им драматургической системы. Эти противоречия стали несомненно ему много яснее после дискуссии об его пьесе «Опасные связи», прошедшей зимой 1940/41 года, дискуссии, в которой как на основной недостаток пьесы указывалось на ошибочное в ней изображение борьбы с врагами народа. Эта дискуссия вокруг его пьесы побудила его с еще большей энергией приняться за работу над новой пьесой.

В заметке «О себе» в «Литературной газете» от 1 мая 1941 года Зощенко писал: