Искусство обмана

Самым главным критерием, казалось бы, является наличие или отсутствие прямой выгоды от сообщения неправды: если человек говорит неправду с целью ввести собеседника в заблуждение с последующим извлечением из этого какой-то материальной или моральной выгоды, мы склонны называть это ложью, а если фантазия человека не имеет корыстных мотивов, мы говорим о выдумке или вымысле. Но ведь Гоголь получал деньги за свои повести. Значит, он целенаправленно вводил в заблуждение читателей? Что-то здесь не стыкуется…

Можно, правда, пойти по другому пути: называть вымыслом, а не ложью такие сочинения и фантазии, которые изначально нельзя спутать с правдой. Ведь настоящая ложь должна маскироваться под правду, чтобы ввести человека в заблуждение, а вымысел открыт для критического восприятия и не скрывает своей ирреальности. Ведь никто же из читателей не поверит в самом деле, что нос сам по себе способен разгуливать по Невскому проспекту, да еще в мундире статского советника! Ну а вдруг кто-то поверит? Ведь Гоголь заканчивает свою повесть многозначительной фразой: «А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают». То есть писатель намеренно вводит читателя в заблуждение, а значит, все-таки лжет? Вопрос остается открытым.

А взять, например, загадочные картины средневекового художника Иеронима Босха. Каких только чудищ он не рисовал! Это не церковная живопись, а выставка генной инженерии! Тут и крысы с человеческими головами, и рыбы с ногами, и огромное ухо, и трехголовые ящерицы — один образ необычнее другого. И тем не менее язык не поворачивается назвать такое буйство фантазии ложью. Художник именно так видел суть преисподней и ужасы ада, а свои видения он воплотил в эти загадочные картины.

И. Босх. Воз сена. Фрагмент картины

Фрагмент картины Р. Магрита

Здесь следует остановиться на проблеме взаимоотношения категорий «реализм» и «свобода творчества». С одной стороны, реализм в суждениях предоставляет нам возможность противостоять обману и самообману, предохраняя от миража иллюзий, но, с другой, — ограничивает наше представление о мире, втискивая его в заранее заданные жесткие рамки рациональной логики. Недаром же Виктор Кротов называл рационализм «логической решеткой, отгораживающей нас от Тайны», а Поль Декурсель утверждал, что «реализм — это лохмотья истины».

Вообще при тщательном размышлении оказывается весьма непросто провести четкую грань между реальностью и нашими представлениями о ней. Многие столетия спорят философы-идеалисты с философами-материалистами о первичности материи и духа, но пока никто еще не смог привести исчерпывающих доказательств в пользу своей точки зрения.

Это дало повод немецкому философу XVIII века Моисею Мендельсону заметить: «Реальность — лишь то, что ощущаешь или во что веришь».

В фантастическом романе Филиппа Жозе Фармера «Создатель Вселенных» главный герой дает емкую характеристику счастливому и беспечному народу, населявшему один из райских уголков космоса:

«Эти люди просто-напросто не лгали. Вымысел был для них чужд. Такая правдивость имела свои преимущества, но она также означала, что они были ограничены в смысле воображения и не обладали большим юмором или остроумием».

В этих словах заключена большая мудрость: ложь — зло, но нельзя жить и одной только правдой. Человеческий разум начинается там, где появляется фантазия, а сознание выходит за узкие рамки заданной ему реальности. Настоящая художественная литература тем и отличается от журналистики, что, дополняя реальное воображением, создает обобщенные образы, несущие огромный эмоциональный заряд.

Печорин Лермонтова, Онегин Пушкина, Обломов Гончарова — все они не существовали в природе, но, вызванные к жизни пером мастера, стали своего рода «духовной реальностью», которая живет по своим законам уже более столетия, оставляя в наших умах более мощный след, чем многие реально жившие на земле люди.

События, описанные Гоголем в повести «Ночь перед Рождеством», — путешествие кузнеца Вакулы на спине черта в Петербург, конечно же, не могли иметь места, но сама эта история стала для нас реальностью, и какой-то частью души мы исподволь верим в ее возможность.