Искусство проклинать

В помещении горели свечи, чёрные и белые. Запах от них стоял затхлый и неприятный, но света хватало. За длинным столом, накрытым чёрной тканью, сидело человек двадцать, и во главе - вся компания Хорса, с которой он меня знакомил в Курятнике. Половины лиц остальных я не видела, но из тех, кто был повёрнут в мою сторону, узнала несколько человек.

Торговец из коммерческого киоска в соседнем квартале, истеричная дама средних лет, кажется, служащая сбербанка, собачник Коля Жердев, видимо - основной поставщик сырья. Ещё одна... обесцвеченная медсестра доктора Митрофанова. А где же сам доктор?

Хорс говорил нараспев, своим гнусавым, сдавленным голосом, что-то знакомое и непонятное, а хор голосов повторял каждое его слово. У председательствующего был окинут на спину капюшон балахона вроде рясы, остальные - тоже одеты в бесформенные хламиды, но без рукавов. Хорс замолчал, и до меня, наконец, дошло, что он бубнил: молитву наоборот. После этого Мара, или как её там, высохшая красавица с голодными глазами, встала вместе с женой Хорса, и, сверкнув голым телом в разрезе балахона чуть не до подмышек, удалилась. Они вдвоём внесли знакомую чёрную чашу из хрусталя, наполненную мутной, белой жидкостью, поставили на стол. Хорс бросил в вазу горсть травы, неприятный запах которой услышала даже я, а потом, бормоча, чего-то долил из флакона.

Жидкость закипела, запахло ещё сильней, немыслимой гадостью. Заседавшие встали и запели.

- И вечным будет наш Отец! - провозгласил Хорс и все подхватили его слова.

- И вечными будем мы! - опять хор.

- И воцарится царствие его, а наша власть!

- И падёт на землю тьма!

Он снова что-то всыпал в вазу, и из неё пошёл дым.

Аста принесла бокалы из мориона, изготовленные Витькой, а Мара - поднос, накрытый красным парчовым платком. Хорс сдёрнул ткань, и под ней оказался труп младенца. Ребёнок был недоношенный, пяти-шестимесячный, скрюченный и уже почерневший. Хорс сделал надрез на крошечном тельце и перевернул его над чашей. Из разреза полилась струйка чёрной жидкости, закапала в сосуд. Хорс небрежно отбросил жалкий трупик, и поднёс двумя руками чашу ко рту. И он отпил от этого дьявольского причастия, мерзкий тамада!

Когда я немного отдышалась и снова припала к окну, он уже налил в кубки своим помощницам. И они тоже стали пить эту гадость! Затем Хорс подозвал их к себе, отступив от стола, и они облобызали его определённым образом, задрав полы балахона. Он налил кубки снова, и к нему подошла следующая пара почитателей - уже мужчины. Ритуал многократно повторился. 'Причастившиеся' стаскивали одежду и направлялись в дальний угол зала, где в изножье какого-то подобия трона лежала обнажённая женщина, ей тоже, каждый по-своему, все оказывали знаки внимания. Когда 'причастившихся' стал слишком много, они перешли на ублажение друг друга. Я оторвалась от окна, и присела над обрывом.

Я считала, что уже навидалась всякого, и меня ничем невозможно достать. Я ошибалась, и мой желудок мне дважды за сегодняшний вечер, это доказал. Внизу запели, я снова стала смотреть. Утомлённое наслаждениями собрание, организовало пляску вокруг завывающего Хорса. Стол исчез, а застолье превратилось в подобие срамной бани. Все плясали, скакали, кружились на месте. Хорс опять затянул речёвку, и все повторяли за ним.

- Он придёт!

- Он сделает мир совершенным и честным!

- Каждый станет жить по его законам!

- О, Хорс! О, Карачун! О, Чернобог!

- Мы ждём тебя.

- Мы отдадим тебе всё!

- Сгинут святоши!

- И сгорят лицемерные кумирни! (Вот они, Ленкины кумирни! Интересно, не тут ли она сама...) - И так далее, и тому подобное...

Члены компании навеселились, а забившихся в припадке отнесли в сторону. Двое подручных покрепче выволокли к 'трону' железный столик с мраморной крышкой, и водрузили на неё большую собаку со связанными лапами. Пёс был тоже очень худой, с выступающими под серо-жёлтой шерстью рёбрами. У меня заныли лоб, зубы и скулы, когда Хорс торжественно взял в руки что-то наподобие жезла, и поднял.

- Во славу твою, повелитель!

Он коротко и умело ударил собаку по лапе, потом - по другой. Пёс взвыл и задёргался, задрав к потолку морду с обмотанной тряпьём пастью.

- Тебе, отец. Тебе - навьё! - завыла толпа.

Этого я уже не могла вынести, и закричала: Сволочь, прекрати! Козёл!

Меня никто не услышал в хоре криков. Правда, Хорс повертел головой по сторонам, но отвернулся и ударил пса по голове своей железкой. Наверное, он при ударе, содрал тряпку, которой был завязан собачий рот. Собака изловчилась, и полоснула его зубами за кисть, стала биться из последних сил, кусаясь и рыча. Столик упал, толпа разбежалась. Вдруг одна из голых фигур дёрнулась, метнулась к очагу и на ткань, накрывавшую пол, упала горящая ветка из печи. Вспыхнуло мгновенно, и вся орава, забыв свои недавние восхваления сжигающему огню, ринулась к выходу.

Можно... Сейчас можно! Я успею!