Искусство путешествовать

В результате этой долгой поездки у Бодлера сформировалось двоякое, внутренне противоречивое отношение к путешествиям. В своем «Вояже» он весьма язвительно пародирует рассказы путешественников, вернувшихся из дальних стран.

Что увидали вы?
Нездешние созвездья,
Тревоги на морях и красные пески.
Но, как в родной земле, неясное возмездье
Преследовало нас дыханием тоски.[3]

Тем не менее страсть к путешествиям все же сохранилась в его душе, и освободиться от нее Бодлеру так и не удалось. Едва вернувшись с Маврикия, он стал мечтать о том, чтобы съездить куда-нибудь еще. В дневнике он отмечает: «жизнь — это больница, в которой мы все — пациенты, причем каждого обуревает навязчивая идея поменяться койкой с соседом. Одному хочется помучиться от жары на кровати, установленной вплотную к батарее, другой уверен, что сразу же пойдет на поправку, как только займет место под окном». При этом он не стеснялся относить к этим одержимым странными маниями пациентам и самого себя: «Похоже, что я всегда буду мечтать оказаться там, где меня нет, и эта игра в путешествия будет вечно забавлять меня в отношениях с моей собственной душой». Иногда Бодлеру вдруг начинало страшно хотеться съездить в Лиссабон. «Там тепло, — думал он, — и там я смогу, как ящерица, набраться сил, хорошенько прогревшись под ярким теплым солнцем». Лиссабон представлялся ему городом воды, мрамора и солнечного света, располагающим к умиротворенным размышлениям и покою. Но стоило ему более или менее четко сформулировать в воображении эту португальскую фантазию, как мозг подкидывал новую мысль: «А как насчет Голландии? Не лучше ли я буду чувствовать себя там?» Затем начиналась настоящая карусель: к чему ехать в Голландию, если можно добраться до острова Ява, или, например, съездить на побережье Балтийского моря, или даже на Северный полюс. Там, например, можно было бы погрузиться в беспросветную мглу и созерцать кометы, пересекающие в разных направлениях арктический небосвод. На самом деле конечный пункт любой поездки не имел для Бодлера принципиального значения — его истинным желанием было не приехать куда-то, а уехать оттуда, где он находился. «Куда угодно! Куда угодно! — писал он. — Пусть даже за границы этого мира».

Бодлер относился к неутомимой жажде путешествий с глубоким уважением, считая это душевное качество присущим тем мятущимся душам, которых он именовал поэтами, — тем людям, которым были тесны привычные домашние горизонты и недоставало простора даже в путешествиях по всему миру. Настроение этих беспокойных людей менялось поминутно. Надежда сменялась отчаянием, почти детский идеализм — суровым цинизмом. Поэты, с его точки зрения, были обречены, как пилигримы, жить в рухнувшем мире и при этом упорно отказываться строить свое иное, не успевшее скомпрометировать себя, царство.

На фоне этих идей Бодлера особо следует отметить одну занятную деталь его биографии: всю жизнь его манили к себе порты, доки, железнодорожные вокзалы, поезда, корабли и гостиничные номера. В этих «перевалочных пунктах» он чувствовал себя как дома, в отличие от собственного жилища, где ему порой бывало очень неуютно. Когда парижская атмосфера начинала особенно сильно давить на него, когда окружающий мир казался «монотонным и маленьким», он уезжал «куда глаза глядят, просто чтобы куда-то уехать», стремясь как можно скорее оказаться в каком-нибудь порту или на железнодорожной станции, где он мог мысленно воскликнуть:

О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!
Здесь лужа темная… Я в даль хочу, туда![4]

В одном из своих литературных эссе Томас Элиот высказал предположение, что Бодлер стал первым художником девятнадцатого века, которому удалось передать в своих произведениях красоту современных способов покорения пространства, транспортных средств и транзитных пунктов. «Бодлер… создал новый тип романтической ностальгии. Это „poésie des départs, poésie des salles dʼattente“».[5] Этот список можно продолжить «poésie des stations-service» и «poésie des aéroports».

3

Дома, когда мне становилось грустно, я частенько садился на электричку или автобус, идущие в аэропорт, и уезжал в Хитроу. Там, со смотровой площадки галереи второго терминала или с верхнего этажа отеля «Ренессанс», расположенного прямо рядом с северной посадочной полосой, я подолгу наблюдал за бесконечной чередой взлетающих и садящихся самолетов. Это зрелище неизменно успокаивало меня и поднимало мне настроение.