Искусство соперничества

Да, к середине века Поллок был знаменит, о нем писали, его превозносили критики, но широкая публика его живописи не понимала и не принимала. Картины выставлялись, но не продавались, и у Поллока постоянно возникали склоки из-за денег с его арт-дилером Бетти Парсонс. На целых два года, между 1951-м и 1953-м, он практически изгнал цвет из своей живописи и десятками выдавал композиции с синусоидами черной эмали, которые наползали друг на друга и сплетались порой в неразборчивое месиво. Но эффектных работ тоже было немало, в том числе и на ноябрьской выставке в галерее Бетти Парсонс. Разводы, кляксы и брызги жидкой черной эмали на негрунтованном коричневатом холсте в массе создавали гипнотический эффект. На многих проступали узнаваемые фигуративные элементы – четко очерченные лица или тела, вырванные из общего хаоса благодаря пятнам густо-черного цвета. Разглядеть эти элементы в хитросплетении бесчисленных линий удавалось не сразу, но сам факт их присутствия несомненно означает поворот к фигуративному рисунку и наводит на мысль, что Поллок внимательно смотрел и на черно-белые картины де Кунинга, выполненные за предыдущие четыре года, и на его же «Экскавацию» с вкраплениями призрачных фигуративных деталей.

Между тем отношения Поллока с Краснер заметно осложнились. Как только Поллок снова потянулся к бутылке, Краснер оказалась в незавидной роли единственного близкого ему человека, который может и должен хоть как-то его сдерживать. Она отважно взяла на себя эту роль и отдалась ей со всей страстью. Некоторые из их окружения потом обвиняли ее в том, что она явно перестаралась и ее навязчивый контроль только усугубил проблему. Но в подобных ситуациях не бывает ни правильных рецептов, ни победителей. Поллок был законченный алкоголик. В своих попытках справиться с этой бедой Краснер не столько думала о его добром имени и творческой дееспособности, сколько о том, чтобы уберечь его от гибели. Никому на свете – и тем более жене – не дано играть такую роль, не подвергая себя осуждению со стороны всех тех, кто издали за этим наблюдает.

Не имеющий понятия о самоограничении, неисправимо инфантильный, Поллок был из тех, кому слава не по плечу. Художница Сили Даунс как-то заметила: «Он не мог смириться с тем, что те же самые люди, которые любили тебя, когда ты был беден, был никто, теперь, когда ты взлетел наверх и стал знаменит, любят тебя гораздо меньше». Как все хвастуны (а Поллок в своем бахвальстве не знал удержу), он был болезненно не уверен в себе. Он не смог бы ответить на вопрос, способен ли он и дальше создавать что-то не менее впечатляющее, чем его нашумевший дриппинг. Сколько бы он ни хорохорился и ни бил себя в грудь, от критики он сникал, даже если она была направлена против его бесспорно успешных вещей. Очевидно, он сам до конца не верил в их право на существование.

К 1952 году случилось то, чего он боялся. Критики, еще недавно его превозносившие, вдруг на него ополчились. Собратья-художники, завидуя его успеху, но сомневаясь в его заслугах, тут же встрепенулись и зашипели. Теперь его всюду встречали насмешками – а ведь он вечно требовал к себе внимания и уважения. Ему откровенно предпочитали более добродушного и компанейского де Кунинга, вокруг которого сложился клуб художников-абстракционистов, без затей (но не без снобизма наоборот) названный «Клуб». Председательствовал в нем, естественно, де Кунинг. Поллок редко бывал на заседаниях клуба, а если и бывал, его старались не замечать.

Тут впору сокрушенно покачать головой, дескать, бедный Поллок, он же гений, просто запутался, если бы он только смог в себя поверить! Но все не так просто. Его скатывание вниз по наклонной плоскости давно разложено по полочкам – от запоя к запою, месяц за месяцем; каждому срыву, каждому непотребству найдено правдоподобное объяснение, уходящее корнями в его детство и юность. Но как бы то ни было, главный вывод, к которому в результате приходишь, – в последние годы жизни он был невероятно одинок. Постоянно испытывая потребность в участии, Поллок всякий раз ухитрялся нажить себе врага. Он мучил других и мучил себя, шаг за шагом отступая в одиночество, приближаясь к неотвратимой катастрофе. Но в тот, последний период он сражался не только с демонами в собственной душе. Он сходился в рукопашной – зачастую в прямом смысле слова – с теми, включая де Кунинга, чьей дружбы больше всего искал.

В ретроспективе может показаться, что начиная с 1950 года Поллок и де Кунинг играли каждый свою роль в специально написанной пьесе для двоих, тогда как все прочие, обступившие сцену, скрываются в полутьме. Оба знали, что за ними наблюдают пристальнее, чем за кем-либо еще из художников их круга. «Кроме де Кунинга и меня, все остальные просто дерьмо», – без ложной скромности сообщил Поллок художнице Грейс Хартиган.