Искусство существования (сборник)

Мытарства Галины Петровны продолжались до тех пор, пока ее не подобрал на вокзале первый русский трансвестит Курочкин, огромная бабища со злыми мужскими глазами, и не устроил в котельной трамвайного парка имени Русакова на временное житье. В рабочей раздевалке ей отгородили закуток листами фанеры-десятки, поставили больничную койку, подобранную на помойке, снабдили электрическим чайником, и она зажила, как у Христа за пазухой, тем более что ее регулярно подкармливали кочегары и сторожа. Даже она навела кое-какой уют: развесила по стенам портреты знаменитых революционерок, как то Веры Засулич, Софьи Перовской, Марии Спиридоновой, поставила на подоконник горшок с иваном-мокрым – и с утра до вечера любовалась своим пристанищем, млея от благодарности новым товарищам и судьбе.

Такое нежданное-негаданное сочувствие со стороны совсем незнакомых людей объяснялось просто: Галина Петровна в порыве отчаянья поведала Курочкину историю с меморандумом, случайно оказавшись с ним в буфете за одним столиком, меж тем все ее новые товарищи были в той или иной степени диссиденты, и сам Курочкин, и кочегары, и сторожа. После она свела знакомство и со многими известными людьми из числа тогдашних правозащитников и разного рода протестантов, например, с Болонкиным, Якиром-младшим, Русановой, сионистом Бермудским, которые появлялись в котельной под вечер, немного выпивали, пели под гитару модные баллады и чуть не ночи напролет говорили о социализме «с человеческим лицом», о свободе слова как основном инструменте преобразования общества, вечном еврейском вопросе и о посильной помощи товарищам, томившимся в лагерях.

Мало-помалу новые знакомые привлекли Галину Петровну к практической деятельности, связанной с противостоянием коммунистическому режиму: она размножала письма протеста и нелегальные повременные издания, ходила по подъездам и рассовывала в почтовые ящики антисоветские листовки, а как-то, в марте, приняла участие в демонстрации на Манежной площади, держа над головой плакат с призывом «Братья, отдайте меч!», который она сама выдумала, позаимствовав идею из пушкинского «Послания в Сибирь», и кое-как нацарапала фломастером от руки.

За эту демонстрацию Галину Петровну и посадили; вернее, ее доставили вместе с прочими арестованными в Лефортовскую тюрьму, а после того как на допросе она отказалась назвать даже собственное имя, отчасти из принципа, отчасти следуя заветам народовольцев, ее отправили в институт психиатрии имени Сербского, где она просидела неполный год.

Освободившись, она возвратилась в свою котельную, опустевшую после мартовских арестов, и ее за нехваткой рук приняли на работу уборщицей с окладом жалованья в 75 рублей. Об эту пору социал-имперский режим находился уже при последнем издыхании, и один за другим сходили в могилу генеральные секретари, точно по манию Божества. Потом случилось что-то вроде повторения Февральской революции 17-го года, последнего владыку лесов, полей и рек заставили отречься от престола, пошли бесконечные митинги, стычки с милицией и погромы, началась неразбериха снизу доверху, которую увенчал как бы другой большевистский переворот, только наоборот.

Понятное дело, Галина Петровна была в числе защитников «белого дома» и сполна упилась гибельным восторгом противостояния тирании, через два года она с ужасом наблюдала штурм того же «белого дома» с Бородинского моста, и у нее сердце кровью обливалось от страха за юную свободу, дышавшую на ладан, но дело ко всеобщему удовлетворению обошлось.

Таким образом, сбылись-таки ее чаянья: в России воцарились демократические свободы и оказала себя доминанта гражданских прав. И все бы, кажется, ничего, но вдруг у нее, где-то между гипофизом и правым внутренним ухом, опять зашевелился пресловутый сомнительный червячок. Вроде бы и люди на руководящие посты выдвинулись порядочные, и, кроме Духа Святого, кого угодно можно было безнаказанно аттестовать последними словами, и министерство страшных дел упразднили за ненадобностью, как вдруг подняла голову уркота и заявила на всю страну изустно, печатно и по телевизору: дескать, вот теперь-то настало наше воровское время, теперь мы покажем, кто есть настоящий хозяин в центре и на местах. Поначалу Галина Петровна смело возражала на эту декларацию: дескать, это вы умоетесь, ребята, то есть напротив, для вас пришли последние времена, поскольку русское ворье больше боится гласности, чем тюрьмы. Однако со временем становилось все очевиднее, что уголовный элемент оказался прав – к середине 90-х годов крали уже не заводами даже, а целыми отраслями, гнали за границу эшелон за эшелоном с военной техникой, драгоценной рудой, кругляком, металлоломом и прочим народным добром, «воры в законе» взяли моду покушаться на государственные должности, бандиты захватывали целые города. Начальство между тем надувало щеки и все твердило, что главное – это демократические свободы и доминанта гражданских прав.