Искусство терять

Она не может так легко изменить правилу равенства, по которому жила с ним два года. Ей страшно вернуться к исходным позициям, ведь это значит, что война молчания ничего не дала. И она предпочитает продолжать жить по системе бартера, благоразумной, но упрямой. Хамид поначалу отказывается от сделки: он напоминает ей, что в ссоре с отцом и домой не собирается. Кларисса отвечает, что ей придется посмотреть в лицо расизму, которого она боится, хоть никогда вживую и не видела – за отсутствием случаев – у своих родителей. Несколько раз между ними повторяется этот диалог с незначительными вариациями. Реплики уже приходят сами собой, без раздумий, это разученное па-де-де, беседа-танец. Но однажды вечером, сидя по-турецки на диване, Кларисса делает шаг в сторону. Она говорит:

– Для меня это тоже нелегко, Хамид, а ведь ты упорно думаешь обратное.

Растерявшись от такого нарушения правил, он ничего не отвечает.

– Мне все-таки нужно местечко, – добавляет Кларисса. – Совсем маленькое местечко для моих маленьких забот… Размером… со что? Может быть, с четверть этого журнального столика? Можно сказать, что четверть этого журнального столика…

Она рисует пальцем на столешнице что-то похожее на квадрат:

– …это место, куда я буду складывать свои заботы, чтобы ты их не презирал, не преуменьшал и не игнорировал. Идет?

Он уставился на угол стола.

– Тебе остается все остальное, заметь.

Серьезность демонстрации забавляет его, и он, улыбаясь, кивает: мол, продолжай.

– Итак, скажем, ты поссорился с отцом и, чтобы представить меня твоим родителям, должен преодолеть эту ссору. Это большое усилие, огромное, как три четверти журнального столика. Я же, со своей стороны, люблю моих родителей, у меня с ними прекрасные отношения – я ведь обошлась даже без трудного возраста, знаешь, какой я всегда была хорошей дочерью… И я боюсь, что, если представлю тебя им, у нас наконец будет случай поссориться, потому что мои родители не гении, не выдающиеся люди, они даже, я думаю, удручающе банальны. Но это мои родители… И все детство я считала, что они замечательные.

Кларисса произносит последнее слово странно сдавленным голосом. Хамид отрывается от созерцания столика. У нее в глазах слезы, тонкая жидкая пленка покрывает радужку, она пытается не обращать на нее внимания, лицо ее совершенно неподвижно. Он садится рядом.

– Ладно, – ласково шепчет он, – мы сделаем это вместе. Чем мы рискуем, в конце концов?

– Родители могут лишить нас наследства, – отвечает Кларисса, нарочито драматизируя.

Хамид падает спиной на слишком мягкий диван и широким жестом закидывает ноги на отведенную ему часть столика.

– Только не мои, – говорит он, просияв улыбкой. – Они уже и так все потеряли.

БАШ (1)

Не лучший, прямо скажем, момент для знакомства с «зоной», хотя благоприятных дней квартал, наверно, и не знал. Пон-Ферон встречает Клариссу и Хамида обшарпанными домами, погнутыми телевизионными антеннами, разбитой мостовой; у подъездов сидят старики, их рты полупусты или блестят золотыми зубами, в пластиковых пакетах у ног смесь лекарств и пищи. Хамиду кажется, что за год его отсутствия поселок обрушился под бременем лет. Его дома из тех строений, которые имеют вид только новенькими и стареют как гниют. Обстоятельства, добавившись к слабостям архитектуры, надломили стены: кризис похоронил Славное тридцатилетие и рушит этот квартал рабочих, которые работают все меньше и меньше. Инфляция и безработица идут параллельными кривыми, на экранах телевизоров, которых становится все больше, показывают их рост в ярких графиках. Скоро правительство запустит с экранов в каждую гостиную рекламные ролики и откроет охоту на расточителей, выдав список советов по экономии топлива: запускайте мотор на малых оборотах, избегайте резкого торможения, поддерживайте температуру в вашем жилище на уровне восемнадцати градусов. Скоро найдутся в квартале старики, которые предложат отключить центральное отопление и вернуться к индивидуальному кануну [71], потому что не могут больше платить. Молодежь, выросшая здесь, между детской площадкой и лестничной клеткой, будет как на инопланетян смотреть на этих людей из прошлого, у которых в голове срабатывает какой-то фантастический трюк – им удается думать, будто они еще в родной деревне. Квартал залезает в долги, это тем легче, что кризис кажется эфемерным, и тем необходимее, что идеал дома – полной чаши, каким он был в горах, тоже пережил пятнадцать лет во Франции, а когда холодильник и шкафчики полны под завязку, редко кто сознает риск отрицательного числа внизу листа бумаги или на нематериальном банковском счете. Кларисса и Хамид, паркуя машину у подъезда дома, в котором живут Али и Йема, не догадываются о долгах, дружеских и семейных, банковских ссудах и потребительских кредитах, которые висят, невидимые, над головами жителей, что твои финансовые дамокловы мечи, – но оба видят, что пейзаж мрачен, а люди встревожены.