Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Примечательно, что карьерам столь многих видных судей сталинской эпохи положили конец после Второй мировой войны коррупционные скандалы. В первые послевоенные годы председателю Верховного суда СССР Голякову и обоим его заместителям, Ульриху и Никитченко, приписывали не измену (как случилось бы в 1936-1938 гг.), а взяточничество. Судья Верховного суда РСФСР Шевченко и по меньшей мере еще четверо судей этого суда обвинялись во взяточничестве, а не в контрреволюции. Васнев и еще четверо судей Мосгорсуда были осуждены за взяточничество и злоупотребление служебным положением. То же самое происходило со многими другими судьями в 1948-1952 гг. Обвиняя во взяточничестве или других типах должностной коррупции, их либо приговаривали к лишению свободы, либо выгоняли с работы с позорным клеймом. Тем не менее они избегали смертных приговоров, выносившихся в годы террора «врагам народа», зачастую этими же судьями.

После того как Сталин, очевидно, решил бескровно почистить суды, следователи партии и прокуратуры превратили сотни случаев мелкого взяточничества, имевших место в разные годы и в разных судах, в деяния крупной, сплоченной преступной группы, сопровождающиеся моральным падением и капиталистическим перерождением, которые угрожают основам социалистической законности. Как говорилось в предыдущей главе, в государстве, оставившем массовый террор позади, подобные обвинения во взяточничестве стали орудием очернения отдельных лиц, чьи мнимые преступления в прежние времена навлекли бы на них жесточайшие репрессии. Следователи составили длинный список прегрешений: в первую очередь преступный сговор, но еще и моральное разложение, и клановость, и ненасытная жажда наживы – из которого могли выбирать. Взяточникам после войны вменяли в вину не выдуманные политические заговоры троцкистов, бухаринцев и прочих предателей, а обычную криминальную деятельность, пусть и в сильно политизированном контексте. Некоторым (например, Ульриху, Голякову и Никитченко) вообще так и не предъявили обвинения в каком-либо преступлении, несмотря на все усилия прокуратуры состряпать против них коррупционные дела. Эта стратегия представляет собой большую политическую перемену в отношении режима к обвинениям в коррупции, и она осталась характерной чертой хрущевского и брежневского периодов.

Сталин после войны сменил тактику. Полагая, что фашизм и троцкизм побеждены, он перестал объявлять плохо работающих должностных лиц «врагами народа» и взял на вооружение обвинения в коррупции. К тому же, поскольку насилие после войны больше не применялось против целых категорий преступников, кажется ясным, что обвинения во взяточничестве служили важнейшей цели – не просто дискредитировали обвиняемых как достойных доверия представителей советской власти, но компрометировали их лично, позорили морально и уничтожали как носителей революционной истины и защитников социалистической законности. Некоторые из дел, возникших во время скандала с верховными судами, свидетельствуют не только о желании убрать ведущие фигуры из важных московских судов, но и о сопутствующем намерении опорочить их. Для члена партии обвинение во взяточничестве было губительным. Советский ответственный работник, осужденный за взятки, выглядел не лучше американского либо немецкого бюрократа или царского чиновника. Столь убийственный эффект достигался благодаря тому, что взяточничество подразумевало полное моральное и политическое разложение человека (это, собственно, одно из значений слова «коррупция»), а не просто единичную ошибку.

Заключение

По вышеописанному скандалу видно, как складывалась новая, для эпохи после террора, мозаика объяснений существования коррупции. Скандалы в судах наглядно показывают отличия послевоенных нарративов о коррупции от тех, на которые опирались власти во время террора. Именно в период позднего сталинизма обвинения в моральном разложении и профессиональных злоупотреблениях против должностных лиц навсегда отпочковались от обвинений в изменнической деятельности. Судьи, которых в 1930-е гг. репрессировали бы как врагов по статье 58, теперь обвинялись в обычных должностных преступлениях. В первые же послевоенные годы заметен отход от практики 1930-х гг., когда НКВД ставил клеймо опасных врагов народа или «преступных элементов» на целые категории людей и арестовывал их в массовом порядке, зачастую как участников мнимого широкого контрреволюционного заговора. После войны правоохранительная система по большей части руководствовалась принципом, что люди совершают преступления в одиночку или небольшими группами, каждый человек по своим мотивам и своими методами¹⁶⁹. Даже в тех случаях, когда, по уверениям властей, речь шла о преступных группировках, правоохранительные органы в первую очередь стремились показать эпизоды коррупции как отдельные проступки падших личностей.