Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Не совсем понятно, почему именно письмо П. И. Минина привлекло особое внимание и в конечном счете вдохновило кампанию против взяточничества. Письмо представляло собой идеалистическую попытку мобилизовать энергию и ресурсы государства на борьбу с тем, что его автор считал тяжким преступлением и моральным злом⁸. Конечно, Минин не первый обращался к партийному руководству с подобными заявлениями; с 1943 г. прокуратура и Министерство юстиции докладывали о росте числа дел о взяточничестве. Наверняка нарисованная с искренней болью картина проникновения взяточничества во все слои общества, даже в ряды членов партии, заинтересовала кого-то из партийной верхушки. Скорее всего, нашли отклик опасения Минина, что разнузданное взяточничество может поставить под вопрос легитимность государства. Не кто иной, как секретарь ЦК А. А. Жданов, ведавший идеологическими вопросами в Управлении пропаганды и агитации ЦК, потребовал от глав правоохранительных учреждений ответить на обвинения Минина⁹.

Несомненно, Жданов учел положение автора письма как высокопоставленного партийца в Бакинском военном округе. Письмо было подписано («с комприветом – Минин»), в отличие от бесчисленных анонимных доносов, которые каждый месяц потоком шли в центральные ведомства и с большим трудом поддавались проверке перегруженных органов партийного контроля. Поскольку Минин не упоминал конкретных имен, описывая явление в общем, это, возможно, убедило Жданова, что он руководствовался не личными обидами – обычной причиной ложных или преувеличенных обвинений в коррупции (либо другой преступной деятельности) после войны¹⁰. Очевидно, письмо также в конце концов привлекло внимание Сталина, без чьего разрешения подобная кампания почти наверняка не могла проводиться, судя по тому, что мы знаем о послевоенной сталинской политической системе¹¹.

Внутренние дискуссии, порой весьма острые, которые сопровождали «борьбу со взяточничеством», развернутую в 1946 г., позволяют увидеть многие аспекты политической и социальной жизни в эпоху позднего сталинизма, в том числе причины процветания неформальных практик; официальное отношение ко взяточничеству и порождаемые им конфликты среди руководителей правоохранительных ведомств; нежелание государственных деятелей прибегать к агрессивным мерам для решения проблемы. Эти дискуссии также проливают свет на то, как формулировалась и начиналась послевоенная кампания, как ведомственные интересы определяли параметры кампании и почему ее результаты оказались неудовлетворительными¹².

ЦК поставил органам суда и прокуратуры задачу изучить причины взяточничества и повести кампанию против него. Это имело смысл, поскольку данные органы активно занимались расследованием и преследованием всех криминальных случаев. Однако взяточничество в непропорциональных масштабах заражало и сами правоохранительные ведомства. Как мы видели, суды могли предоставить крайне ценную в период позднего сталинизма вещь – смягчение наказания, включая освобождение из тюрьмы. Отдельные судьи, прокуроры, прочие работники правоохранительных ведомств неплохо зарабатывали, незаконно оказывая подобные услуги. Поэтому суд и прокуратура находились в центре антикоррупционных кампаний, в неудобном, двойственном положении – и как ключевые институты проведения кампании, и как одна из ее главных мишеней.

«Последняя карта контрреволюции!»: Борьба со взяточничеством во время нэпа

Послевоенная кампания – не первое координируемое государством наступление на взяточничество в советскую эпоху. В первые послереволюционные годы стремление большевиков очистить общество нашло выражение в длинных сериях судебных процессов, которые достигли пика в 1922-1923 гг. Пока красноармейцы дрались с белыми в гражданскую войну (1917-1921), большевики всячески обличали еще одного противника – чиновника-взяточника. При развертывании ожесточенной кампании против взяточничества официальные инструкции типичным для тех лет военным языком объявили «открытие нового фронта – взятки»¹³. Но дело продвигалось туго. На четвертом году советской власти Ленин все еще клеймил взяточничество как одного из «трех главных врагов революции» (наряду с безграмотностью и «комчванством» партийных работников)¹⁴.

Взяточничество, по-видимому, действительно переживало в начале 1920-х гг. нечто вроде ренессанса. После победы красных в гражданской войне новая экономическая политика (нэп), провозглашенная в марте 1921 г., легализовала торговлю и установила право аренды государственной собственности в целях мелкого бизнеса. Финансовые отношения, складывавшиеся при нэпе между политическими и гражданскими акторами, мостили дорогу к незаконной плате должностным лицам. Большевистские руководители жаловались на слабую нравственность партийцев. Например, только за 1921 г. 17 тыс. чел. были исключены из партии за взяточничество, злоупотребление служебным положением, вымогательство и другие нарушения¹⁵.