Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Столь откровенная оценка взяточничества как «почти обыденного, бытового явления» поистине поразительна. Рычков пошел дальше, справедливо указав на сотрудников самой правоохранительной системы: «Даже органы суда, прокуратуры и милиции нередко оказываются зараженными взяточничеством». Здесь используется мининская метафора коррупции как заразной болезни: взяточничество, по словам Рычкова, «заражает» те самые органы, которые призваны его искоренять. Впрочем, и работники правовой системы, и партийные контролеры говорили о взяточничестве как о симптоме опасной разновидности морального разложения, которая, как и прочие формы порока, считалась чрезвычайно заразной. Коррумпированные служащие, по их представлениям, заражали других слабохарактерных людей, склоняя их к преступной деятельности.

Рычков утверждал также, что борьба со взяточничеством требует «преодоления примиренческого отношения членов партии к этому позорному явлению»⁶⁵: многие партийцы, зная примеры взяточничества, молчат, вместо того чтобы сообщить о преступлении властям⁶⁶. По словам Рычкова, партия, комсомол и профсоюзы не справились с воспитательной работой, необходимой, дабы изменить столь снисходительное отношение. Бывают, писал он, даже случаи, когда руководящие партийные работники бросаются на защиту коллег-взяточников: «С таким примиренческим отношением к взяточникам и пассивностью партийных организаций и членов партии в деле борьбы со взяточничеством необходимо покончить». В целях борьбы с этим примиренчеством в партии министр юстиции призывал ЦК издать постановление «о борьбе со взяточничеством», проект которого прилагал. Далее он называл одной из причин повсеместного взяточничества во время и после войны тот факт, что суды если и карают за него, то недостаточно строго. Сам Рычков несколько лет доказывал, что судьи плохо работают, не приговаривая к лишению свободы значительную часть осужденных⁶⁷.

И действительно, характерная черта послевоенных разбирательств – разница в наказании взяткодателей и взяткополучателей. Как упоминалось в главе 3, статистика Министерства юстиции показывает, что в среднем наказания для взяткодателей во время войны стали существенно легче и тех, кто предлагал взятки, карали куда менее сурово, чем тех, кто принимал, хотя закон требовал наказывать взяткодателей строже⁶⁸. Согласно ряду источников, взяткодателям и посредникам зачастую вообще не предъявляли обвинений, даже если следствие устанавливало их личность⁶⁹. Можно сделать вывод, что судьи сочувствовали бедам простых людей, вынужденных незаконно платить за многое в военные и первые послевоенные годы. Наверное, судьи зачастую либо не считали дачу взятки преступлением, либо думали, что взяткодателя извиняют тяжелые обстоятельства.

Тем не менее из некоторой корпоративной солидарности, предвещавшей серьезные конфликты по поводу судьбы кампании, министр юстиции Рычков пытался где только можно снять вину с судебной системы. Основную долю ответственности он перекладывал на милицию и следователей прокуратуры, которые якобы плохо разыскивают виновных и расследуют их дела. Признавая возможную роль мягких приговоров, Рычков пользовался любым случаем подчеркнуть упущения органов прокуратуры и милиции: дескать, не находят достаточно доказательств и вообще ведут борьбу со взяточничеством очень слабо. Следователи прокуратуры собирают доказательства бессистемно, а милиционеры не реагируют на сигналы от осведомителей и не производят необходимые аресты⁷⁰. Рычков признавал, что в делах о взяточничестве выявить виновных трудно, но настаивал, что преступников можно раскрыть при тщательном ведении следствия (прокуратурой) и хорошей агентурной работе (милиции). Действия прокуратуры с начала 1945 г. он расценивал как неэффективные⁷¹.

Смягчение риторики кампании

Реакция министра юстиции Рычкова дает понять, что правоохранительные ведомства старались во что бы то ни стало защищать свои ведомственные интересы и охранять престиж партии и государства, даже если эти цели вступали в противоречие с серьезной кампанией против взяточничества⁷². Документы показывают растущее расхождение между острыми приватными обсуждениями причин и масштабов взяточничества (упомянутыми выше) в прокуратуре и Министерстве юстиции и официальной риторикой, которой они в конечном счете пользовались в публичных заявлениях. Многие объективные приватные замечания руководства – что местные прокуроры и судьи чересчур снисходительны к взяткам, особенно в собственных рядах; что некоторым недостает этичности и профессионализма; что им недоплачивают и тем самым соблазняют идти на незаконные сделки – несомненно, были верны. Следует, однако, отметить, что такие замечания не входили в лексикон борьбы со взяточничеством. Наоборот, риторика, сопровождавшая кампанию, тускнела, становясь жертвой самоцензуры и межведомственного соперничества.