Искусство жизни

Якоб создает поэтов, как короли иногда создавали рыцарей.

Александр Поуп об издателе Якобе Тонсоне

Критики ‹…› насильно навязали мне роль вождя новой школы, maître de l’ecole [sic!], школы русских символистов, которой на самом деле не существовало тогда вовсе ‹…› Таким образом, я оказался вождем без войска.

Валерий Брюсов

Валерий Брюсов публиковал свои статьи в журнале «Весы» под 21 псевдонимом (Азадовский / Максимов, 1976, 266 и далее); количество его публикаций далеко переходит допустимую границу, так как он был не только весьма плодовитым автором, но и издателем журнала, в котором печатался и который редактировал твердой и властной рукой. В 1907 году Вячеслав Иванов ему писал: «Весы тебя внутренне не интересуют» и далее:

Они для тебя средство и орудие внешних воздействий и влияний на литературу и особенно на биржу литературных ценностей дня ‹…›. Излишне уверять тебя, что мне достаточно ясна огромность твоего таланта, как и его гибкость; ты мог бы быть prince и без «Весов» ‹…›. У тебя свои чиновники, которые иногда похожи на лакеев (разумею и Эллиса, и Андрея Белого)

(Брюсов, 1976а, 502).

Упрек Иванова, подчеркнутый словом «prince», указывает на стремление Брюсова занять место в квазиполитическом пространстве власти, причем французское слово «prince» содержит, вероятно, намек на principe Макиавелли, а тем самым на такие понятия, как ложь, притворство и обман. У Иванова Брюсов предстает в качестве не столько художника, сколько властителя, точнее, властелина над литературным журналом. Такая позиция знаменует рождение художника нового типа, теперь художник – не только гений, пророк, визионер, но также и производитель рыночного товара; книга выступает как товар, а сам автор становится участником рыночных отношений. Если романтический художник[472] представал в роли «тайного alter deus» (Wetzel, 2000, 520), не столько занимающегося профессиональной деятельностью, сколько следующего своему призванию[473], то во второй половине XIX века, с появлением литературного рынка, образ художника претерпевает радикальное изменение. Художник-творец отходит на второй план – не он, а издатель и критик господствуют в литературном поле 1850 – 1870-х годов. Феномен Брюсова примечателен тем, что поэт-творец и товаропроизводитель соединились здесь в одном лице. Брюсов представляет собой пограничную фигуру, сочетающую в себе две мифологемы: романтического и символического художника-творца и модернистского художника-менеджера, «зиждителя» и «организатора»[474].

В эпоху рыночных отношений и технической воспроизводимости произведений искусства большинство художников символистского направления стремились спасти авторитет искусства, возрождая романтическую традицию мифотворчества и эстетического переживания жизни, защищая священные права художника и принцип отождествления искусства и жизни. На этом фоне Брюсов резко выделяется как тип литератора-менеджера. По воспоминаниям Ходасевича,

В девяностых годах Брюсов был лидером модернистов. Как поэта многие ставили его ниже Бальмонта, Сологуба, Блока. Но Бальмонт, Сологуб, Блок были гораздо менее литераторами, чем Брюсов. К тому же никого из них не заботил так остро вопрос о занимаемом месте в литературе

(Ходасевич, 1997, 23).

Профессия и место в литературе для Брюсова, как полагает Ходасевич, важнее, чем само творчество. Началом его организаторской деятельности явилось трехтомное издание под названием «Русские символисты», где он под чужими именами опубликовал собственные стихотворения, для того чтобы создать впечатление, будто бы в России существует символистское движение.