Ислам и Запад

Однако не все оппозиционные движения были вдохновлены европейским опытом и выражены в европейских терминах. Некоторые мусульмане выступали против иностранного владычества и внутренних перемен не ради своего народа, страны или класса, а во имя веры, и видели истинную опасность в утрате исламских ценностей, а истинного врага, скорее внутреннего, чем внешнего, — в том, кто намеревался заменить исламские законы и обязательства другими, берущими начало в светских источниках, то есть как они это подавали, в религии неверных. Среди подобных движений в защиту и за возрождение ислама были ваххабитское восстание против Османской империи на рубеже XVIII–XIX веков, сопротивление почитателей Ахмада Брелви британцам в Северной Индии (1826–1831), Шамиля — русским в Дагестане (1830–1859), Абд ал-Кадира — французам в Алжире (1832–1847), панисламское движение — против европейских государств в конце XIX — начале XX века, сопротивление басмачей и других исламских повстанцев — советской власти в 1920-е годы, короткий взлет радикальных исламских движений — в арабских странах и Иране в конце 1940-х — начале 1950-х годов. Все эти движения были подавлены, а их вожди либо убиты, либо обезврежены. Впервые добиться успеха, захватить и удержать власть сумела исламская революция 1979 года в Иране, и этот успех отозвался во всем исламском мире.

Легко понять ярость традиционного мусульманина, оказавшегося лицом к лицу с современным миром. Воспитанный в религиозной культуре, где правота изначально отождествлялась с господством, он видел, что господство в мире перешло к Западу, господство в его собственной стране — к незваным иноземным гостям с их чуждыми повадками и вестернизированными протеже, господство в его собственном доме — к эмансипированным женщинам и непокорным детям. Воспитанный в сложной, но действенной системе социальных связей и обязанностей, он видел, как эти связи, определяемые верой и родством, обзывают сектантством и кумовством, а обязанностями со смехом пренебрегают в пользу капиталистического накопления или социалистических экспроприаций. Ему, разоренному реальными экономическими и демографическими проблемами, усугубленными злоупотреблениями и плохим управлением, ныне вездесущие средства массовой информации неотступно твердили о пропасти между богатыми и бедными, которая между тем стала шире и заметнее, чем когда-либо в истории. Он не мог не заметить, что образ жизни богатых тиранов — их дома, одежда, поведение, пища, развлечения — скопирован, по крайней мере внешне, с западного. Западные люди могут думать, а иногда даже осмеливаются заявлять вслух, что все эти сходства суть не более чем видимость, а лежащая в их основе реальность, хотя и перестала быть в каком бы то ни было смысле исламской, не стала европейской. Вряд ли можно ожидать от традиционных мусульман, которым до сих пор не представлялось особых возможностей наблюдать европейские реалии, понимания столь тонких различий, и неудивительно, что многие из них обрели в идее возрожденного ислама новую самоидентификацию и достоинство, а также идеологию для критики старых и выработки новых принципов государственного устройства.

Движение, вдохновленное харизматическим лидерством Хомейни и ведомое иранскими муллами, было самым эффективным из этих исламских движений (если не в достижении окончательных целей, то уж во всяком случае по части мобилизации поддержки), но далеко не единственным. Практически в каждой исламской стране и среди мусульманских меньшинств по всему миру существовали мощные и пламенные движения за исламское возрождение. Некоторые из них финансировались и направлялись правительством как инструмент государственной политики; другие — в том числе и из числа наиболее влиятельных — возникли снизу и черпали силу в массах простого люда. Но всеми ими двигали одни и те же чувства отвращения к Западу, неприятия новых механизмов общественной и личной жизни, вдохновленных Западом, пришедших с Запада или скопированных с западных образцов, и всех их влекло одно и то же видение восстановленного и возродившегося ислама, посредством которого Божественный закон и те, кто его поддерживает, одолеют всех врагов.

Победы Кемаля и затем кемализма были в каком-то смысле парадоксом, в котором первая решительная победа над европейской державой и брошенный Европе вызов соединились с решительными шагами к окончательному принятию европейской цивилизации. Мусульманский радикализм сегодня представляет собой в чем-то сходный парадокс: отрицание и отторжение европейской и — шире — западной цивилизации в сочетании с новой масштабной миграцией мусульман в Европу, а также в Америку.