Ислам и Запад

Одним из первых мусульман, посетивших в новое время Западную Европу, был некий Мирза Абу Талиб Хан, индиец персидско-тюркского происхождения, который в 1798–1803 годах путешествовал по Англии и Франции и оставил длинный и подробный отчет о своих путешествиях, приключениях и впечатлениях. Во время пребывания в Лондоне его несколько раз водили на заседания палат парламента. Увиденное не впечатлило Мирзу Абу Талиб Хана: он отметил, что ораторские ухищрения депутатов напомнили ему клекот стаи попугаев. Зато гость был весьма и весьма удивлен, обнаружив, что парламент — это законодательное собрание, призванное путем определения правонарушений и назначения соответствующих наказаний устанавливать нормы как гражданского, так и уголовного права. У англичан, в отличие от мусульман, объяснял он читателям, нет священного закона, явленного божественным откровением, который бы направлял их и регламентировал их поведение в такого рода делах, и потому они вынуждены прибегать к столь сомнительному способу как сочинение собственных законов «в соответствии с требованиями времени, их собственными склонностями и опытом их судей»[16].

В своем отклике Мирза Абу Талиб Хан высветил важнейшее различие между классическими исламскими и современными западными взглядами на природу закона и власти и, соответственно, на функции и сферу полномочий государства. Для мусульманина закон — важная, если не основная составляющая религии, которая без него непостижима. Закон во всех своих тонкостях является божественным, а не человеческим, явленным в виде откровения, а не введенным в действие, а потому не может быть отменен или объявлен утратившим силу, исправлен или дополнен. Закон, полученный одинаковым образом и поддерживаемый одинаковыми санкциями, регулирует то, что мы называем сферой публичного и частного права, гражданские и уголовные дела, ритуал и даже питание. В теории его юрисдикция всеобъемлюща, поскольку божественное откровение предназначено всему человечеству, но на практике является личной и общинной, так как применима только к тем, кто принял его и подчинился его власти. Для этих последних власть закона абсолютна и распространяется на все стороны жизни и деятельности, поэтому теоретически в человеческом обществе нет места законодательной власти, ибо только Бог вправе устанавливать законы. Согласно часто цитируемому мусульманскому изречению, запрещать то, что разрешает Бог, — не меньшее прегрешение, чем разрешать то, что Бог запрещает[17]. Этот принцип имеет непосредственное отношение к некоторым современным ситуациям, когда нынешние социальные нормы входят в противоречие с исламской практикой.

Хотя в теории в исламском государстве нет места законодательной деятельности, на практике мусульманские правители и правоведы на протяжении почти 14 столетий, прошедших со дня смерти пророка, сталкивались со множеством проблем, на которые откровение не давало ясного ответа, и вынуждены были находить ответы сами. Ответы эти не считались законодательными актами. Если они шли снизу, их называли обычаями; если они исходили от правительства — предписаниями; если от правоведов — толкованиями. Религиозные мусульманские законоведы, как и любые юристы, могли добиться многих перемен, заново истолковывая даже самые священные тексты.

Самым священным — точнее, единственным, к которому можно с полным правом применить это определение, — текстом для мусульман является Коран. Эта книга — первоисточник священного закона, и в тех случаях, когда в ней содержится ясное и недвусмысленное утверждение, последнее воспринимается как непреложная заповедь, имеющая одинаковую силу в любое время и в любом месте. Чем яснее и прозрачнее утверждение, тем меньше простора для интерпретаций. Но если, как часто бывает, в утверждении есть недоговоренность или иносказание, его необходимо интерпретировать. Здесь-то и можно проявить творческую изобретательность.