Исландские королевские саги о Восточной Европе

Взаимозависимость рассказов об Олаве и о Магнусе совершенно очевидна. Перед нами типичный случай заимствования и переноса сюжета из одного произведения в другое. Можно лишь гадать, с каким из двух юных конунгов – Олавом или Магнусом – произошли (и произошли ли вообще?) описанные события. Э. Гордон, в целом сомневающаяся в том, что Олав Трюггвасон когда-либо был при русском дворе, рассматривает историю пребывания Олава в Гардарики как смешение с историей Магнуса, который до 11 лет должен был находиться на Руси. Монах Одд, полагает Гордон, перенес известные ему рассказы о Магнусе на историю Олава (Gordon 1938. S. 71–73). Не соглашаясь с точкой зрения, что «Гнилая кожа» возникла раньше «Саги об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда (а именно при этом условии автор «Гнилой кожи» мог заимствовать что-либо у Одда) и, более того, учитывая наличие версии «Истории Норвегии» (памятника более раннего и иного по жанру), я склонна в рассказах об Олаве видеть источник сообщения «Гнилой кожи» о юном Магнусе (неплохо вспомнить еще и о «литературном» характере начальной части «Гнилой кожи»), а не наоборот (Джаксон 1993а. С. 197–198; ср.: Andersson 2003. Р. 139).

Похожие сюжеты встречаются и в сагах об исландцах. Например, в «Саге об Эгиле» (1200–1230) рассказывается, как во время игры в мяч семилетнего Эгиля Скаллагримссона побил более взрослый мальчик Грим Хеггасон. Эгиль бросился к своему покровителю, Торду Гранасону, и рассказал тому, что произошло. Торд сказал: «Я пойду с тобой, и мы ему отомстим». Торд дал Эгилю топор, который держал в руках. (Примечателен следующий далее комментарий: «Этим оружием в то время охотно пользовались».) Торд и Эгиль пошли туда, где играли мальчики, Эгиль подбежал к Гриму и всадил ему топор в голову. Затем Эгиль и Торд ушли к своим. Позднее сторонники Эгиля и убитого мальчика Грима бились между собой, и были убитые и раненые (ÍF. II. 98-100). Сейчас считается практически доказанным, что автором «Саги об Эгиле» был Снорри Стурлусон (см. Прилож. IX). В таком случае не удивительно, как и из какого источника рассказ об убийстве, совершенном юным «героем», попал в «Сагу об Эгиле». Впрочем, если, как отмечал еще Г. Сторм, примитивному рассказу Одда об убийстве Клеркона (где Олав выступает просто в роли палача) Снорри в «Круге земном» предпочел, несколько изменив его, рассказ «Обзора саг о норвежских конунгах» (Storm 1873. S. 135), то в «Саге об Эгиде» Снорри очень близок именно к Одду.

Итак, материал источников красноречиво говорит сам за себя: на основании рассказа об убийстве юным конунгом на новгородском торгу своего обидчика (в какой бы редакции ни брался текст саги) нельзя делать выводов о нормах русского права на рубеже X–XI вв. Более того, есть еще два фактора (пространственный и временной), о которых не следует забывать. Первое – отдаленность Руси от Норвегии и тем более от Исландии, создававшая известные трудности в поступлении точных сведений о событиях на Руси на далекий Север. Вопрос о «поставщиках» в Исландию сведений о Руси так до конца и не решен. Второе – хронологический разрыв между описываемыми событиями (конец X в.) и временем фиксации всех выше поименованных источников (последняя треть XII в. – первая треть XIII в.), сказывающийся в том, что сведения, пусть даже без искажений донесенные до Исландии, не менее века бытовали в устной традиции и могли подвергнуться значительной трансформации. Направление, в котором могла идти эта трансформация, вполне очевидно: нормы чужого права, если сведения о таковых доходили до Скандинавии, могли и должны были, на мой взгляд, трансформироваться в процессе устной передачи в соответствии с нормами местными (в данном случае – и норвежскими, и исландскими).