Испанец. Священные земли Инков

– Из государственных соображений, – таков был неожиданный ответ кураки. – Когда какое-нибудь селение из числа недавно завоеванных проявляет мятежность или недостаточно быстро перенимает наши обычаи, его переселяют в глубь земель, которые издревле принадлежат Инкарии: производится обмен с жителями другого селения, вроде этого, которое всегда хранило верность. Таким образом, бунтари, вырванные из привычной среды, подстраиваются под окружение, а вторые осваивают новые земли и оказывают влияние на соседние племена.

– Насильно срывать с родных мест целое селение – это, на мой взгляд, несправедливая награда за верность.

– Исполнить повеление Инки – само по себе уже награда.

– Глядя на их лица, не скажешь, что это их осчастливило.

– Никто не может любить свой край, свой дом или свою семью сильнее, чем любит Инку, и поэтому спустя какое-то время они почувствуют себя счастливыми, зная, что их усилия и самопожертвование благосклонно восприняты Уаскаром.

Алонсо де Молина спросил себя, неужели курака и правда думает, что наступит такой момент, когда эти несчастные перестанут скучать по дому и по своей земле; этот край сейчас казался ему действительно красивым, так как пуна мало-помалу уступала место гораздо менее диким пейзажам.

С вершины какой-нибудь горы или за поворотом дороги его взгляду неожиданно открывались плодородные долины; каждый метр земли был возделан с такой же любовью, как и самый великолепный сад Аранхуэса[38]; темные хижины, крытые соломой, то здесь, то там располагались вблизи прозрачного ручья или небольшого лесочка, прикрывающего их от ледяного ветра с гор. Огромные безлюдные пространства, где царили пустота и безмолвие, чередовались с селениями, где воздух будто сгущался и пахло едой и горящими дровами; часто на закате с гор доносилось грустное звучание пастушеской свирели, словно возвещая о конце рабочего дня.

Горлицы оспаривали небо у далеких кондоров, крохотные колибри разноцветными пятнами выделялись на зелени полей, и, когда на вершине какой-нибудь скалы вырисовывался мощный силуэт неприступной крепости, становилось понятно, что да, действительно существует могучая Империя, которой так гордится Чабча Пуси и в которой мирный труд простых граждан защищает хорошо организованная армия.

Бригады каменщиков постоянно доводили до совершенства дорогу, караваны лам шествовали то туда, то сюда, перевозя зерно, а высокогорные мосты из древесины и веревок давали возможность преодолевать пропасти, – и благодаря этому создавалось ощущение, что это огромная страна, в которой все работает с точностью хорошо смазанного механизма.

Не было нищих; ни тебе христарадничающих, которыми кишат дороги Европы, ни бездельников, которые бы прохлаждались в тени. Даже у детей, похоже, имелись свои, назначенные им обязанности – пасти скот или помогать родителям в поле; разве что какие-нибудь старики, уже парализованные, застыв на месте, провожали взглядом похоронную процессию: сидели, откинувшись к стене, с отсутствующим видом, какой бывает у человека, который уже находится скорее по ту сторону существования, чем по эту; их обожженные тысячами солнц лица избороздили такие глубокие морщины, что напоминали рельеф той самой земли, на которой люди так поразительно состарились.

Во второй половине дня на дороге появилась колонна солдат. Небо, затянутое тучами, было черным, вокруг простиралась широкая равнина, и спрятаться было негде, если не считать каменной гряды в полусотне шагов от дороги.

Они шли с юга, и командовал ими офицер, у которого не было одного глаза: наверняка он лишился его в результате ножевого ранения, оставившего глубокий шрам от лба до подбородка.

Было понятно, что сойти с дороги, чтобы избежать встречи, не получится: это вызовет подозрения, – поэтому курака умолял Алонсо де Молину замереть и не двигаться, а носильщикам приказал ускорить шаг, чтобы разойтись с колонной как можно скорее.

Однако офицер властным жестом приказал им остановиться, выразил почтение «покойному» и начал расспрашивать о причинах путешествия, о проделанном пути и о людях, которых они повстречали по дороге.

И тут разразилась гроза, яростно – с громом и молниями – она обрушила на людей потоки воды. Солдаты, жрецы и носильщики опрометью бросились искать укрытие под выступами скал, оставив посреди дороги носилки с сидевшей в них «мумией»: естественно, предполагалось, что ей ничего не сделается.

Чабча Пуси замешкался, посмотрел на испанца, который боялся моргнуть, и решил последовать за одноглазым в крохотное укрытие, понимая, что если останется под дождем, это только насторожит солдат.

Так что Алонсо де Молина остался неподвижно сидеть под ливнем. Молнии слепили, оглушали и, казалось, норовили попасть в него, под безразличными взглядами солдат и заинтересованными – носильщиков, которые словно ждали, что электрический разряд вот-вот разнесет в пух и прах его отвагу и вынудит пуститься наутек в глубь пуны – подобрав подол коротких юбок и повергнув солдат в ужас и изумление.