Испанка. История самой смертоносной пандемии

Уэлч, Воган, Коул и Расселл вернулись в Вашингтон в воскресенье утром отдохнувшими и в превосходном расположении духа. Но хорошее настроение улетучилось, стоило им выйти из поезда. На платформе ждал сопровождающий — его тревога тотчас передалась и ученым. Он незамедлительно доставил их в кабинет начальника медицинской службы армии. Сам Горгас был в это время в Европе, и визитеров встретил его заместитель, полумертвый от усталости: «Немедленно отправляйтесь в Кэмп-Дивенс. В лагере испанский грипп»[359].

Через восемь часов они уже были на месте. Моросил противный холодный дождь. В лагере творился настоящий хаос, а госпиталь напоминал поле битвы. Вот война и пришла в Штаты… Войдя в госпиталь, они увидели длинную очередь солдат, тянувшуюся от самых казарм. Одни несли с собой одеяла, других несли самих.

Воган так описывал в дневнике это кошмарное зрелище: «Сотни молодых крепких парней в военной форме своих стран входят в отделения госпиталя группами по десять человек, а то и больше. Их размещают на складных койках, но мест уже не хватает, а за дверями не иссякает толпа. Лица окрашены в синеватый цвет, повсюду мучительный кашель, люди отхаркивают кровь»[360].

Помощи практически не было. Госпиталь базы, рассчитанный на 1200 больных, мог вместить от силы 2,5 тысячи — даже при заполнении «сверх всех мыслимых пределов», как выразился Уэлч. А в госпитале было 6 тысяч больных сверх нормы[361]. Все обычные койки были давно заняты. Все коридоры, все свободные помещения были заполнены, или, лучше сказать, забиты складными койками, на которых лежали больные и умирающие. Полная антисанитария даже на вид. Не хватало и медицинских сестер. Когда Уэлч прибыл в госпиталь, 70 из 200 медсестер были уже больны, и с каждым часом их число увеличивалось. Многим из них было не суждено выздороветь. Госпиталь был наполнен нестерпимым зловонием. Простыни и одежда были пропитаны мочой и испачканы калом — больные не могли ни встать, ни обслужить себя.

Кровь была везде — на белье, на одежде, она сочилась у больных из ноздрей и даже из ушей. У некоторых было кровохарканье. Многие солдаты — и почти подростки, и молодые мужчины — превратились в синюшные полутрупы, хотя всего несколько дней назад были румяными и пышущими здоровьем. Синюшность стала знаком смерти.

От этого зрелища даже у Уэлча и его коллег бежал холодок по спине. Но еще страшнее был вид трупов, которыми были завалены коридоры, ведущие к моргу. Воган писал: «Утром мертвые тела складывают у морга штабелями, как бревна»[362]. Коул вспоминал: «Тела лежали на полу, сваленные как попало, и нам приходилось пробираться между ними, чтобы войти в прозекторскую»[363].

Но самое страшное ожидало их именно там, где проводились вскрытия. На столе лежал труп молодого человека, почти мальчика. Как только его сдвинули с места, из ноздрей потекла жидкость. Грудная клетка была вскрыта, легкие удалены, а врач тщательно осматривал остальные органы. Сразу же стало ясно: это не обычная пневмония. В ходе нескольких других вскрытий были обнаружены такие же отклонения.

Коул, Воган, Расселл и другие ученые были сильно озадачены, если не сказать испуганы. Они смотрели на Уэлча.

В молодости он учился у величайших исследователей в мире. Он вдохновил на научный труд целое поколение блестящих молодых ученых Америки. Каких только больных он не видел — в Китае, на Филиппинах, в Японии, с какими только болезнями, неизвестными в Соединенных Штатах, не сталкивался. Он годами читал научные журналы на многих языках, он знал всю подноготную многих ведущих лабораторий мира. Наверняка он сможет что-нибудь придумать, выдать какую-нибудь идею…

Но Уэлч не сказал ничего утешительного. Коул, стоявший рядом, потом вспоминал, что никогда прежде не видел Уэлча настолько взволнованным и растерянным. Да и сам Коул был просто потрясен: «Мы все были расстроены, и это неудивительно, но меня поразило, что эта задача — по крайней мере, на тот момент — оказалась не по плечу и доктору Уэлчу»[364].

Наконец Уэлч заговорил: «Это какая-то новая инфекция или чума».

Уэлч вышел из прозекторской и позвонил в Бостон, Нью-Йорк и Вашингтон. В Бостоне ему был нужен Берт Вольбах, гарвардский профессор и ведущий патологоанатом крупной бостонской больницы Бригэма. Уэлч попросил его сделать несколько вскрытий. Это, возможно, помогло бы отыскать ключ к странной болезни.

Но Уэлч понимал, что способы лечения и профилактики, какими бы они в итоге ни оказались, надо искать в лаборатории. Из Рокфеллеровского института в Нью-Йорке он вызвал Освальда Эвери. Эвери отказались зачислить в армейское подразделение Рокфеллеровского института, потому что он был канадцем, но 1 августа он получил американское гражданство. Так совпало, что именно в тот день, когда Уэлч ему позвонил, Эвери произвели из рядовых в капитаны. Но еще важнее было то, что он уже начал исследования, которым было суждено произвести революцию в биологической науке, — и эпидемия гриппа только убедит его в правильности выбранного пути.