Испанские братья. Часть 2

Он снял жильё в примыкавшем к крепости квартале, отделённом от города рекой с проложенным по ней корабельным мостом. Для этого шага у него было несколько причин, важнейшей из которых была та, что подолгу находясь под стенами крепости, он иногда видел за зарешёченными окнами лица узников, которые силились использовать предоставляемую им короткую возможность увидеть свет солнца. Хуан проводил под стенами долгие часы, надеясь увидеть дорогое лицо, но всё было напрасно.

Когда он уходил в город, у него бывали и другие цели, кроме той, чтобы увидеть донну Беатрис. Часто он входил в приделы великолепного кафедрального собора, и долго ходил по его огромной террасе, мощные колонны которой стояли со времён владычества римлян, которые основали здесь языческий храм, переживший долгий период господства мавров. Сегодня этот храм был посвящён христианскому богослужению, но несмотря на это служил ещё и другим, менее благочестивым целям. Богатые торговцы в разнообразных живописных нарядах входили в просторные галереи, покупали, продавали и меняли, давали в долг. Таким образом, собор в ту «благополучную эпоху» служил королевским кошельком в Севилье, которая была очень важным центром торговли Испании. Дон Хуан часто посещал эти приделы и имел ряд важных частных бесед с хитрым горбоносым евреем. Исаак Озорио, или вернее, Исаак Бен Озорио был известным ростовщиком, который часто оказывал услуги сыновьям дона Мануэля, и который возмещал потерю своих кредитов невообразимо высокими процентами. Таким образом, недозволенные законом операции приносили ему большую прибыль. Еврей согласился при соблюдении известных условий оказывать услуги и Хуану. Ему было хорошо известно назначение выдаваемых кредитов. Конечно, Бен Озорио носил имя христианина, ибо в противном случае он не мог бы жить на земле Испании.

Озорио испытывал жестокое удовлетворение, видя, как христиане сейчас бросают друг друга в тюрьмы, подвергают пыткам и сжигают на кострах. Это напоминало ему великие дни из истории его народа, когда Господь Саваоф простирал Свою могучую десницу, рассеивал толпы язычников и обращал меч каждого против его брата. Так пусть же эти язычники истязают и истребляют друг друга, он, сын Авраама, мог спокойно и равнодушно взирать на их побоища. Если он и испытывал что-то похожее на сострадание, то это относилось к слабейшей стороне. Он был не против помочь христианскому юноше, который прилагал столько сил, чтобы спасти собственного брата из тех жестоких когтей, в которых погибло столько сынов Израилевых. Поэтому Хуан видел его благорасположенным, даже добрым. Время от времени еврей давал Хуану в долг значительные суммы, сначала под залог драгоценностей, которые он привёз из Нуеры, потом — увы — под залог отцовского наследства.

Не без острого чувства боли тратил Хуан наследие своих отцов. Но к нему пришло горькое сознание того, что ему остаётся только бегство из Испании и жизнь в чужой стране, если только он сможет эту жизнь сохранить. Испанская армия тоже не могла быть для него надёжным убежищем. К счастью, ему пока не надо было возвращаться под королевские знамёна. Короткая война, в которой он участвовал, закончилась, а обещанного звания капитана он ещё не получил, поэтому мог распоряжаться временем по своему усмотрению.

Хуан платил большие суммы старшему охраннику тюрьмы инквизиции и в достатке снабжал его необходимыми и желанными для Карлоса предметами, но Каспар Беневидио был человеком жестоким и скупым, и Хуану ничего не оставалось, как надеяться, что хоть какая-то доля из того, что он даёт, попадала в руки брата. Добиться от охранника известий о брате Хуан не смог, ибо все, кто служил инквизиции, были связаны клятвой о неразглашении того, что происходит за стенами её тюрьмы.

Хуан пытался подкупить некоторых из слуг и приспешников всемогущего Мунебреги. Он хотел добиться у него аудиенции, чтобы посредствам «дона Динария» найти к нему доступ. Казалось, только к этому господину кардинал инквизиции и был способен испытывать симпатию.

Чтобы осуществить свои планы, однажды перед наступлением вечера Хуан отправился в великолепные сады, примыкавшие к стенам Трианы, и стал ожидать там кардинала, который возвращался с водной прогулки по Гвадалквивиру.

Роскошные тропические растения, окружавшие его, цвет мирты, устилавшей дорожки — от всего этого у Хуана болело сердце, ему было отвратительно всё, что говорило о ненавистном богатстве и роскоши, в котором жил этот губитель душ человеческих, в то время как его жертвы томились в омерзительных подземельях. Но ни словом, ни взглядом, ни жестом он не выдавал бушевавшей в нём ярости.