Испанские и португальские поэты - жертвы инквизиции

Комедии Сильвы — «Жизнь великого Дон-Кихота и толстого Санчо Панса» [139], «Критский лабиринт», «Амфитрион», «Войны Розмарина и Майорана», «Гибель Фаэтона» и другие — были собраны и напечатаны под заглавием «Португальский комический театр».

Под угрозой инквизиционной цензуры, они появились анонимно. Имя автора было скрыто в акростихе, обращенном к читателю.

После казни Сильвы один португальский епископ досадовал, что эти произведения не сожжены вместе с их автором.

Свои комедии Антонио Жозэ да Сильва насмешливо посвятил благороднейшей госпоже Серебрине Деньжищевой (Pecunia Argentina), перед которой лебезили благочестивые и правоверные современники «еретического» поэта.

ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ [140]

О Тарамелла, я живой мертвец,
Ради тебя я мертвый и живой,
Но не подумай, что живу, живой,
Нет, хоть я жив, но я живой мертвец.

Твоей враждой я погребен, мертвец,

Улыбкою я воскрешен, живой.
Ты благосклонна, — я дышу, живой,
Ты неприступна, — стыну, как мертвец.

В этой борьбе, то мертвый, то живой,

Улыбкой к жизни вызван я, мертвец,
Враждою на смерть ранен я, живой.

Итак, я мертв и жив, живой мертвец.

Из пепла Фениксом встаю, живой,
Сгораю мотыльком в огне, мертвец.

Лабиринт любви

(Из комедии «Критский лабиринт» [141])

Сей лабиринт без выхода и входа
В моей груди воздвигнут, как громада,
Любовью, созидательницей ада,
Где стоны множатся в отгулах свода.

На стенах памяти моя свобода

Начертана, как черная преграда.
В смешеньи мук потеряна отрада,
И счастья больше не вернет природа.

Строенье сей мыслительной машины

Украсили злой параллелью тени,
Глубины сна и ужаса вершины.

Колонны — строй бессонниц и мучений,

Бык [142]— ревность, нить — предчувствие кончины,И статуя — символ разуверений.

Речитатив и ария Амфитриона

Речитатив

Лукавая, нещадная звезда,
За что ты насылаешь черным светом
Беду на неповинного ни в чем?
Какое преступленье я содеял,
Чтобы терзаться в этих кандалах,
Среди угроз проклятого застенка,
Во мраке скорбном, в доме гробовом,
Где смерть живет и пребывает ужас?
О, если, беспощадная звезда,
Вина — быть невиновным, — я виновен,
Но, если нет вины в моей вине,
За что же у меня ты отнимаешь
Мою свободу, славу и любовь?

Ария

Какие пытки варваров
Так раздирают мне сердце?
Страна меня отвергает,
Любовь меня ненавидит,
И, кажется, само небо
На обреченного бедам
Глядит бесстрастным палачом.
О боги, если вы — боги,
Скажите мне, как же, за что же
Караете вы, тираны,
Не виноватого ни в чем?

Амфитрион или Юпитер и Алкмена [143]

Акт I, сцена 3

НИ ЧЕЛОВЕК, НИ ТЕНЬ

При появлении Сарамаго выходит Меркурий под видом Сарамаго

Меркурий. Это — слуга Амфитриона! Надо помешать ему войти в дом. Эй, кто там?

Сарамаго. Кто? А вам какое дело? Я вхожу в мою дверь.

Меркурий. Дверь эта моя, и в нее никто не может войти, пока не скажет, кто он такой. Итак, либо пусть скажет, кто он такой, либо пусть убирается к черту. А не уберется, выброшу его в помойку.

Сарамаго. Нечего сказать, сеньор, учтивые, по-моему, помои! Спрашивать, чего я хочу в моем собственном доме!

Меркурий. В каком доме?

Сарамаго. Да в этом! Сверху донизу он мой, по милости моего хозяина, сеньора Амфитриона.

Меркурий. Какого Амфитриона? Того самого, который вернулся с войны?

Сарамаго. Да я и не знаю другого на этом свете.

Меркурий. Да разве он твой хозяин?

Сарамаго. Он самый, во плоти.

Меркурий. Э, да ты, кажется, бредишь!

Сарамаго. Верно, я всегда брежу, исполняя волю моего хозяина, сеньора Амфитриона.