Испанский сон

– Другая ветка, – сказала Мария. – Наша вагонетка отнюдь не единственная; таких веток более ста.

– Значит, в нас могут врезаться?

– Нет. Все вагонетки на привязи; ехать может только одна. Специальный и очень надежный механизм автоматически переключает стрелки.

– Значит, мы должны достичь нижней точки, а потом по инерции поехать наверх, – сказал царевич. – Но разве мы доберемся до того же уровня? Это похоже на вечный двигатель. Я про него много читал; его не существует.

– Ты где-то прав, – сказала Мария, – но… Это не объяснишь в двух словах. Представь себе, что на скатерти стоит какой-нибудь гладкий тяжелый предмет… например, пепельница от «Леонардо». Представил?

– Ну.

– А ты знаешь, что такое «Леонардо»?

– Леонардо да Винчи?

– Какой ты нетипичный подросток, – вздохнула Мария. – Зуб даю, девять из десяти твоих сверстников назвали бы не Леонардо да Винчи, а Леонардо ди Каприо.

– А что бы сказал десятый? – ехидно осведомился царевич.

– А ничего. Просто послал бы меня на три буквы.

– Мария, – сказал царевич, – ты все время отвлекаешься. При чем здесь вообще Леонардо? Ты сказала о гладком тяжелом предмете; вот и продолжай.

– Если резко дернуть скатерть в сторону… Нет, – покачала Мария головой, – этак у меня ничего не получится. Давай я тебе лучше расскажу всю историю, которая связана с этим, с начала до конца… только учти, она долгая.

– Ну и хорошо. Нам спешить некуда.

– Это точно, – согласилась Мария, – нам, как говорится, ночь коротать. Нужно устроиться поудобнее… Кстати – ты в туалет случайно не хочешь?

Игорек промолчал.

– Хочешь или нет? – повторила Мария.

– Какая разница? – недовольно отозвался отрок. – Ну, хочу… предлагаешь, что ли, через борт?

Мария хихикнула.

– Здесь это предусмотрено, – сказала она, зажгла свой фонарь и сощурилась от неожиданно яркого света. – Подвинься. Смотри: поднимаем половинку дивана… а вот и стульчак. Какашки наши прямо на рельсы посыплются.

– Как-то некультурно…

– Не смеши, – сказала Мария и убрала свет. – Никогда здесь не ступит нога человека.

– Отвернись.

– Я все равно ничего не вижу…

– Отвернись.

Отворачиваться во мраке было и впрямь смешно. Он не хочет, чтобы до меня донеслись его запахи, догадалась Мария. Она действительно полуотвернулась – но откуда ему было знать, что нюх ее был что у собаки? Откуда было знать про кровавые, желчные, рвотные, гнойные, прелые запахи, про запахи смерти и боли, веществ и растений – запахи, коих она знала великое множество и различала по недоступным для людей категориям, едва не на вкус и на цвет? Про сотни любовных запахов, сонных запахов, а еще запахов пробуждения, утренней ласки, движения и труда, и запахов усталости и заката… и конечно же, запахов этих первейших, здоровых, естественных (а про себя добавляла она – и красивых) человеческих отправлений. До чего лицемерна человеческая культура! Такое внимание к тому, что поглощаешь, и такая небрежность к тому, во что это превращается. Дотошно исследовать свою душу – то есть то, чего нет, – и делать вид, что реальной, насущной потребности будто не существует. Ну, не странно ли? Мария повела ноздрями, прикрыла глаза (даже в темноте это движение помогало ей сосредоточиться), в два счета познала до дна простой, радостный дух своего юного спутника – и, незаметно для него, широко улыбнулась.

– Все? – спросила она, прекрасно зная, что да.

Он погромче шуршал платком, делая вид, что тщательно вытирает руки. Она вспомнила, как он шумно глотал слюнки в машине, желая показать ей свой голод. Благословенные времена… Она снова тихо всплакнула.

– Я смотрю, тебя ни на сколько нельзя оставлять, – проворчал он, как взрослый, и она со светлой тоской уловила в его ворчании милые и утраченные интонации князя. – Ну же, Мария! Брось это; садись-ка лучше рядом и рассказывай наконец.

– Есть, ваше высочество, – сказала Мария. – Как вам известно, какое-то время я фактически проживала в Испании, выполняя там… – Она вздохнула, впервые подумав о полной бессмысленности положенных ею трудов. Это было уже не впервые. Чем больше, упорней, настойчивей трудилась она, тем большее разочарование вызывали в ней готовые, такие заслуженные и, казалось бы, желанные результаты. Моя судьба – терять, моя судьба – терять.

– Опять отвлекаешься, – строго сказал Игорек.

– В общем, я встретилась с одним человеком… язык не поворачивается назвать его стариком, настолько дух его был бодр; но на самом деле лет ему было очень много. Я даже не знаю точно, сколько; может быть, восемьдесят, а может, и девяносто. Когда меня представили ему, я еще так себе говорила по-испански и появлялась везде с переводчиком; поэтому, когда он отвел меня в сторону, намереваясь со мной поговорить, я испытала момент внутренней неуверенности. Но эта неуверенность сразу же прошла, так как он обратился ко мне по-русски, с акцентом не очень заметным и даже приятным на слух.

– Как его звали? – спросил царевич.

– Его… – замялась Мария и, подумав, ответила: – В общем, это был граф де ла Фуэнте.

– А почему ты не сразу ответила?

– Потому что я обещала сохранить его имя в тайне.